ИСТОРИЯ НЕСБЫВШЕЙСЯ ЛЮБВИ

Название: История несбывшейся любви
Пэйринг: Призрак Оперы - и все, кто был с ним связан.
Рейтинг: PG-13
Права: От Гастона Леру до Уэббера и Шумахера. Я взял только поиграться
От автора: От Леру тут осталось меньше всего: фанфик в основном по фильму, который по мюзиклу, который, в свою очередь, все же по книге ))). В фанфике шесть частей, каждая из которых ведется от имени одного из персонажей фильма. Исключение составляет эпилог, написанный от третьего лица

Часть 1. Мадам Жири

Я спрятала его.
Я спрятала его в подземельях под зданием Оперы - там, в глубине, он создал и обустроил свой дом, свое тайное убежище. Иногда, время от времени, я спускалась к нему, принося еду, кое-что из одежды и бумагу с письменными принадлежностями. Однажды он показал мне, для чего он их использует - и я была поражена. Таких четких, совершенных линий я никогда в жизни не видела. Сравниться с его чертежами и рисунками мог лишь его голос, который я услышала впервые, когда он произнес короткое "Спасибо". Помню, я тогда так и остановилась посреди коридора: никогда бы не подумала, что одно-единственное слово может звучать столь прекрасно. В тот момент на мои глаза навернулись слезы - провал между внешностью и голосом был столь велик, что, казалось, они просто не могли принадлежать одному человеку.
Но принадлежали. Эрик был настолько оригинален, настолько исключителен, что я спускалась к нему вновь и вновь, каждый раз находя мелочь, которую могла бы ему принести. Приходить просто так я не решалась, меня встречал пристальный глубокий взгляд из-под поспешно наброшенного на голову мешка. Этот взгляд, такой настороженный и напряженный, будто спрашивал: не посмеяться ли она пришла? Не полюбоваться ли еще раз на страшное создание?
И лишь когда у меня в руках было что-то, что необходимо ему, я могла прямо встречать и с честью выдерживать этот взгляд.

А время шло. Из маленькой ученицы балетной школы я стала юной корифейкой, а он вытянулся в юношу. Кажется, он был на пару лет помладше мне - так думалось мне, ибо я никогда не заговаривала с ним ни о возрасте, ни о месте и времени его рождения. Мне вообще не хотелось спрашивать ни о чем, что могло бы расстроить его и оттолкнуть от меня. Так вот, хотя он и был немного младше, но в последние встречи я начала замечать, что он уже далеко обогнал меня в росте. Мальчик превращался в мужчину.
Тогда я впервые задумалась, что же его ждет. Моя судьба была решена - я буду танцевать, буду заниматься тем, что так люблю… А он? Он, у которого столько талантов, он, который сияет, подобно бриллианту всеми своими гранями… всеми, кроме одной. Именно той, что сломала его в детстве, той, что не даст ни единому его дару проявить себя.
И тогда я впервые заплакала - над ним. Я не плакала, когда видела, как его мучили, не плакала, когда увидела первое его убийство - это все казалось проходящим, а у меня довольно сильный характер. Но я заплакала, когда поняла, что вся человеческая жизнь может быть принесена в жертву одному-единственному недостатку. Это было настолько безысходно, что меня охватило отчаянье. К чему быть гением, если никто никогда не увидит твоих творений?
Я не могла заставить себя спуститься вниз вот уже два месяца. Эрик уже давно не нуждался в том, чтобы я приносила ему еду - он нашел способ выходить наружу и получать ее самому, а я… мне казалось, что если я посмотрю на него, то вновь расплачусь и уверена, он бы мне этого не простил.
Но мне его не хватало. Ночами я не могла заснуть, мне то и дело казалось, что я слышу его прекрасный и невыносимо печальный голос. И тогда я не выдержала. Я снова спустилась к нему.
В первый момент, я не узнала этого места. Как, откуда он достал бесконечное количество канделябров и свечей? Его дом, раньше тонувший в полумраке, теперь сиял. Но все же куда больше меня поразил орган, стоявший в глубине комнаты. Как Эрик вообще умудрился протащить орган в подземелья? Я так до сих пор этого не знаю. Вернее, я понимаю, что проносил он по частям, а собирал уже здесь - и все равно, это титанический труд, потребовавший огромного терпения.
И он сидел за этим органом. Эрик не играл, его пальцы лишь поглаживали клавиши - столь нежно, что не исторгали из них ни звука. Я тихонько позвала его - чтобы он понял, что я здесь, и что это именно я. Он не вздрогнул - будто почувствовал мое приближение еще до того, как я сообщила о нем - и обернулся. В первое мгновение, еще до того, как он успел повернуться, я испугалась: он не поспешил накинуть что-либо, что скрыло бы его лицо, и я пришла в смятение оттого, что он решился показаться мне.
Однако на нем БЫЛА маска. Белая, идеально облегающая лицо, повторяющая все его линии и изгибы, она плотно прилегала к голове, держась без завязок.
Но она прикрывала лишь ПОЛОВИНУ лица.
Собственно, лицо Эрика я видела лишь один раз: тогда, в цирке. Оно так ужаснуло меня и вызвало такую волну жалости, что я почему-то думала, что оно все уродливо. Но я ошибалась. Левая сторона лица была гладкой и совершенно нормальной. Даже… красивой?
Эрик встал из-за органа и повернулся ко мне целиком. На нем была новая одежда: темные брюки, белоснежная рубашка, жилет и шейный платок. Все из очень хорошей ткани и идеально сидящее на фигуре. Передо мною стоял мужчина… Привлекательный мужчина. Будто со стороны я услышала свой собственный голос:
- Эрик… Эрик, ты…
Он чуть наклонил голову на бок, пристально вглядываясь в меня.
- Да, это я, - наконец произнес он. - И… все мое осталось при мне.
Немного помолчав, он добавил:
- Мне до смерти надоела маска, закрывающая все лицо. В ней тяжело дышать и неудобно работать. Тогда я набрался храбрости посмотреть на себя в зеркало и выяснить, что именно столь ужасно в моей внешности. Оказалось, что мне нет нужды прятать лицо целиком. Ты довольна?
Я смутилась. Он говорил удивительно спокойно и размеренно, однако губы его чуть заметно подрагивали. Казалось, он был на взводе, и хватило бы единой искры, чтобы он вспыхнул. И тогда мне впервые стало страшно. Я испугалась ЕГО. Я попятилась и споткнулась, едва не полетев со ступеней в озеро.
В одно мгновение он оказался рядом со мной и подхватил под руку, не давая упасть. Его глаза оказались совсем рядом - настолько, что я почти уткнулась носом в его гладко выбритую щеку.
Он уже бреется. У него крепкая хватка. Он вырос - и затравленный зверек превратился в опасного хищника. Это волнами исходило от него - ощущение опасности и скрытой угрозы.
А потом все исчезло.
Он вновь стал моим Эриком. Он снял перчатки и жилет, сел за орган и играл мне - а я слушала и тонула в волшебных звуках. Не помню, когда это кончилось и как я ушла оттуда, но в себя я пришла лишь когда уже лежала в кровати в комнате балерин. Все вокруг спали, а я смотрела в потолок и видела горящие глаза и длинные белые пальцы, летающие по клавишам. Меня знобило и жгло одновременно. Я хотела вскочить с постели и бежать - бежать вниз, в подземелья, к озеру… к нему. Снова услышать его, увидеть… Да, я хотела его увидеть.

Сама я никогда не была красавицей. Конечно, я была изящна и грациозна, как и все танцовщицы. Я красиво ходила, ровно держала спину, а посадка моей головы была безупречна. Однако мое лицо не обладало особой привлекательностью. Кто-то однажды сказал, что в девятнадцать лет у девушек не бывает некрасивых лиц. Возможно. Обаяние юности дарит красоту, которой не дала природа, оживляет веселые и нежные лица… Правда, один джентльмен шепнут мне по секрету, что моя красота из тех, что расцветает лишь в зрелые годы - я рассмеялась тогда. Век балерины недолог. Сколько еще лет я буду достаточно легкой и подвижной, чтобы танцевать в Опере, состязаясь с юными выпускницами нашей балетной школы?
Основная слава доставалась обычно примам - но все же и рядовым исполнительницам время от времени перепадало внимание зрителей. Не раз я видела, как то одной, то другой из наших девочек присылали скромные, но милые букетики или какие-нибудь сладости. Кого-то даже приглашали на ужин…
Но не мне и не меня. У нас достаточно красивый цветник и слишком большой выбор, чтобы зрители и поклонники могли выбирать лишь самое лучшее.
Нельзя сказать, чтобы это меня уж слишком расстраивало. Я была юна и влюблена в Танец. Я получала наслаждение, кружась по сцене, выполняя сложнейшие па и являясь частью того волшебного, фантастического мира, который звался Оперой.
И все же временами меня охватывала грусть. В основном, это бывало тогда, когда девочки, смеясь, обсуждали внимание, которым одаривали их - а мне даже нечего было сказать.
Тогда я вспоминала его, и мне становилось стыдно за свою грусть. Когда-нибудь… Когда-нибудь мне встретится кто-то, а он… он обречен на вечное одиночество.
Мое сердце замерло в этот миг. Я попыталась представить себе, что это такое - не только не иметь любви, но и знать, что иметь ее никогда не будешь. Мне стало так жутко и так холодно, что я задрожала. Это было настолько несправедливо, настолько жестоко, что я не пошла после репетиций к себе, а начала спускаться в подземелье. Впервые этот визит был спонтанным, впервые у меня в руках не было никакого предлога, впервые я шла в столь неурочное время - на улицу стремительно наступала ночь.
Я добралась до его дома и, поднявшись по ступеням, оглядела комнату с органом. Эрика там не было. Немного поколебавшись, я прошла вглубь дома. Эрик никогда не приглашал меня осмотреть другие комнаты, а я не просила - я ведь никогда ни о чем его не спрашивала. Но с другой стороны, первая комната вся была посвящена его творчеству, а ведь он должен был где-то есть и спать.
От этой мысли я немного смутилась. Холодный, четкий разум напоминал мне, что мы больше не дети, что Эрик - взрослый мужчина, и входить в его спальню по меньшей мере неприлично. Однако врожденное упрямство, и какое-то болезненное любопытство толкали меня вперед. Я в своих балетных туфельках неслышно ступала по каменному полу, приближаясь к двери в противоположной стене.
Я знаю, как приличная девушка я должна была постучаться… Но с другой стороны, приличная девушка вообще не стала бы пробираться ночью в подземелье к отвергнутому миром человеку, к тому же еще и противоположного пола. Мои чувства смешались, и я уже даже не знала: мечтать мне встретить его или надеяться, что он все-таки куда-то вышел.
Все так же без малейшего звука я приоткрыла дверь - и замерла соляным столбом.
Эрик лежал на кровати совершенно обнаженный. Правая рука его устроилась между раздвинутых и чуть согнутых ног. Спина дугой изогнулась в пояснице, а голова откинута назад. Он лежал левой стороной к двери, и мне была видна лишь красивая часть его лица. Сейчас все черты на ней исказились, превратившись в маску страсти - и в этом гротеске показались мне еще прекраснее. Эрик тяжело дышал, пока вдруг из его груди не исторгся вскрик - такой, что меня будто охватило пламя. Когда же его крик начал стихать, постепенно переходя в измученный, но в то же время удовлетворенный стон, я с ужасом поняла, что из моей груди, вторя ему, вырывается ответный звук.
И Эрик, с его идеальным слухом, не смотря на свое состояние, разумеется, меня услышал. Он скатился с кровати и взглянул на меня с дикой смесью ужаса и гнева, в то время как его руки лихорадочно метались по рассыпанным деталям одежды - казалось, он не мог выбрать, к чему ему тянуться в первую очередь: к брюкам или к маске.
Однако именно сейчас я с ужасающей четкостью поняла, что его вид больше не пугает меня. Я смотрела на Эрика, не отводя глаз, но видела лишь охваченного страстью молодого человека. Мне стало нестерпимо жарко, мое лицо горело, и я, не отдавая отчета в своих действиях, направилась к нему. Шаг, еще один, и еще… Я сама не заметила, в какой момент мои бедные ноги не выдержали, и я рухнула на колени, вцепившись в Эрика, чтобы не растянуться на полу. Он машинально, по привычке, подхватил меня, выронив и маску, и брюки. Когда я открыла зажмурившиеся перед падением глаза, они оказались как раз напротив возбужденной плоти Эрика.
Хотя и считается, что юные девушки должны быть невинны не только телом, но и мыслями, трудно жить в таком мире, как мир Оперы, среди самых хорошеньких и изящных девушек - и не знать о любви. Разумеется, о ней говорили шепотом, то и дело неприлично хихикая в особо пикантных моментах, округляя глаза и заливаясь притворно-стыдливым румянцем - и все же она была. Она кралась за кулисы, подхватывая и кружа в своих объятиях юных танцовщиц и певиц… и кто знает, сколько из нас утонуло в этом поистине безбрежном океане?
Разумеется, я знала о любви. Со слов подруг, не совсем четко, но в общих чертах вполне представляла себе, во что я собираюсь окунуться - причем совершенно добровольно. Эрик не торопил меня. Он стоял почти неподвижно, лишь его рука (левая, незапачканная) рассеянно перебирала мои растрепавшиеся волосы. Я чувствовала, что, пожелай я уйти, он не удержит меня ни словом, ни жестом. Мой разум твердил мне, что НАДО уйти.
Но я осталась. Я снова закрыла и глаза и, повинуясь какому-то наитию, поцеловала то, что находилось прямо передо мною. Эрик вздрогнул и, пошатнувшись, снова прогнулся в спине. Его рука, та, что только что гладила мою голову, дернулась и вцепилась в волосы. Я не поняла, чего он хотел этим добиться - оттолкнуть меня или заставить продолжать - поэтому я подняла на него глаза. Едва встретившись со мною глазами, он застонал и отвернулся. В следующее мгновение он упал на кровать и подтянул меня сперва к себе, а потом и под себя.
Мир будто раскололся на две части: одна протестующе вопила, требуя от меня решительного побега, но вторая рыдала и билась головой об стену, умоляя, чтобы я осталась.
Пока я пыталась разобраться с собой, Эрик стаскивал мое легкое открытое платье, предназначенное для того, чтобы порхать по сцене. Особого времени это не потребовало, и вскоре он уже гладил меня своими удивительными, такими чуткими и такими нежными пальцами. Меня внезапно посетила мысль: а что чувствует орган, когда он играет на нем? Господи, если это так божественно, то почему Я не орган, стоящий в его доме?
Я поняла, что уже не смогу уйти.

Иногда бывает немного смешно вспоминать первый раз. Я была девственницей, и у Эрика я тоже была первой. Мы шли методом проб и ошибок, и лишь чуткость музыканта, привыкшего обращаться с хрупкими и капризными инструментами, помогла Эрику сделать наш первый раз почти безболезненным.
А я… я была счастлива - как в тот раз, когда впервые выбежала на большую сцену, перед заполненным зрителями залом. Это почти такой же трепет, такое же волнение - и такой же восторг. А еще - нежность и восхищение, благодарность - и радость оттого, что и я могу дарить блаженство.
Я видела профиль Эрика - казалось, у него не было сил, чтобы дотянуться до маски, а показывать свое лицо после… нас ему не хотелось. Внезапно в полумраке что-то блеснуло. Я будто во сне подняла руку и коснулась его лица. Мои пальцы тут же наткнулись на мокрую дорожку, бегущую от уголка глаз через скулу.
Он… плакал?
Я хотела привстать и поцеловать его - за всю ночь я так и не коснулась его губ - но не решилась. Эрик спал и плакал во сне. Разбудить его сейчас казалось мне страшным кощунством.
Я тихонько соскользнула с кровати и, подхватив с пола свое изрядно помятое платье, покинула спальню. Быстро одевшись в соседней комнате, я поспешила наверх. Больше всего я боялась, что уже день, и меня хватились. К счастью, мои опасения не оправдались: стояла ночь, и мне никто не встретился по дороге. Я без приключений добралась до нашей спальни и, никем не замеченная, нырнула в нее. Какой холодной и узкой она мне показалась! Но я так устала, что провалилась в сон прежде, чем успела обдумать эту новую для меня мысль.

Мы встречались еще не раз. Правда, мы так и не разговаривали о наших отношениях. Мы даже не назначали даты и времени - я просто спускалась вниз, и мы любили друг друга. А потом я также тихо поднималась и уходила. Мне казалось, что моя жизнь теперь состоит из двух половинок: дневные репетиции, вечерние выступления, обеды, женский коллектив нашей балетной группы… А ночью - Эрик, его страсть и та музыка, которую он исторгал из меня. Иногда я приходила днем, и тогда он просто играл мне. Мы никогда не смешивали музыку искусства и музыку любви.
Но всему суждено было закончиться.
Вот уже несколько дней мне было нехорошо по утрам, но сегодня - особенно худо. И женские дни, которые у меня всегда приходили четко, недвусмысленно задерживались. Все это могло означать лишь одно.
Я с трудом дождалась ночи, что наконец спуститься в подземелье. Я твердила себе, что я сильная и должна выдержать то, что послано мне в наказание за мое вольное поведение. Эрик ждал меня (ведь я отсутствовала уже несколько дней, думая сперва, что нездорова), однако он сразу понял, что со мною что-то не так. Накинув халат, он подошел ко мне и обнял за плечи. Эрик усадил меня на кровать и сел рядом - и вот только тогда я разрыдалась. Уткнувшись в его плечо и совсем по-детски всхлипывая, я рассказала ему, что у меня будет ребенок. У НАС будет ребенок.
На мгновение он замер, а потом начал нежно и успокаивающе поглаживать меня по голове, ласково перебирая каждую прядку. После нескольких минут молчания зазвучал его сильный, уверенный голос.
Я должна вернуться наверх и разыграть спектакль. Я должна казаться счастливой - и в то же время как бы пытаться скрыть свое счастье. Он даст мне колечко, которое я покажу одной-двум самым болтливым подружкам и расскажу, что тайно сочеталась браком с морским офицером. Спустя несколько дней я, уже в печали, поведаю, что его вызвали на корабль, и он вынужден был на время покинуть родные берега. После этого можно будет рассказать и о беременности, а еще позже - до или после рождения ребенка - якобы получить письмо о гибели офицера при исполнении служебных обязанностей.
Все звучало так просто… Замысел был очевидным и от того ни у кого бы не вызвал подозрений: очень многие как юные актрисы, так и военные часто держали свои браки в тайне, ведь это могло помешать карьере и тех, и других. Все зависело лишь от моего таланта - смогу ли я четко, как по нотам, разыграть столь разные, противоречивые эмоции?
Но другого выхода не было. В тот момент мне даже не пришла мысль избавиться от ребенка - а если бы и пришла, то я бы ни за что не приняла бы этого решения. Я боялась неприятностей, которыми грозило мне рождения ребенка, но самого его я уже обожала. И он не должен будет платить за грехи родителей.

Я успокоилась и ушла. Поднимаясь обратно в спальню, и стараясь придать себе одновременно счастливый и загадочный вид, я думала о том, что нам с Эриком ни разу не пришла в голову мысль сочетаться браком. Я будто чувствовала, что он никогда не решится покинуть подземелий, ставших ему домом. Он не захочет, чтобы в наш дом приходили гости, чтобы мы посещали воскресные службы… Вернее, он хотел бы - если бы не боялся новых насмешек и гонений на себя, а заодно и на меня. Я чуть слышно вздохнула. Если я хотела иметь нормальную семью, то мне нужно было выбирать другого мужчину. Этой мысли я усмехнулась. Выбирать. Как будто мы выбирали. И Эрик, и я стали игрушками случая. Нам было суждено встретиться и суждено остаться вместе. Никто из нас не предлагал этого другому, никто ни на что не соглашался. Мы просто молча делали то, к чему нас влекло, и не думали сопротивляться.
Наверно, я все-таки неплохая актриса - по крайней мере, девочки ничего не заподозрили ни в рассказе о тайной свадьбе, ни в печальном прощальном письме, которое набросал Эрик, и прочтя которое я едва сама не поверила, что он куда-то уплывает, ни в сообщении о том, что я жду дитя.
Вскоре эти известия дошли и до балетмейстера - и вовремя, ибо я уже не могла танцевать с прежней легкостью, к тому же волновалась, не вредно ли это ребенку. Мадам очень сердилась на меня, на мою легкомысленность, но девушки, будучи во власти романтических грез моего "приключения", хором молили ее. Как ни странно, за меня вступился и сам директор Оперы, приказав оставить на содержании и восстановить в должности, "как только состояние это позволит". Мне кажется, здесь не обошлось без Эрика, ибо уже тогда начали ходить слухи о Призраке Оперы, а кто кроме него мог им быть?

Приближалось время родов, и у меня появился новый страх. Я ведь так и не решилась, так и не спросила, отчего у Эрика это уродство. Врожденное оно или его оставила перенесенная травма? Все чаще и чаще мне снился кошмар о том, как у меня рождается маленькое чудовище…
Нет, разумеется, я его не оставлю, я не брошу мое дитя… Но при мысли о том, что и этот ребенок будет обречен на тьму подземелья, у меня сжималось сердце. Хорошо еще, если он будет обладать талантами своего отца… А если нет? А если… если это будет девочка? От этой мысли я почти теряла сознание. Мне мерещилось ангельское личико малышки, на котором расползается страшное пятно, будто оставшееся после ожога.
Эти же кошмары преследовали меня и во время родов, я даже почти не чувствовала боли, ибо в моей душе царил ужас. Каждую секунду я ждала визга акушерки, проклятий и молитв.
Но все было тихо - до той поры, как деловитую тишину не прорезал детский крик. Мое сердце замело: вот сейчас. Я попыталась вдохнуть воздуха, но не смогла, мои легкие будто сковало льдом, в то время как разум мой пылал.
И через этот ад с трудом пробился голос акушерки:
- Мадам, у Вас девочка! Посмотрите, какая хорошенькая!
Мне под нос сунули уже сухой, но все еще сморщенный комочек, и я, все еще не веря, схватила его и впилась взглядом. С нежного, идеально чистенького лица малышки на меня сияли два лазурно-голубых глаза. Я недоверчиво провела ладонью сперва по одной, потом по второй щечке, чувствуя, как меня охватывает эйфория. Это был мой ребенок. Мой нормальный, здоровый ребенок. И слезы снова потекли из моих глаз - но теперь они были счастливыми. Моя малышка, моя Мэг… С этого момента и навсегда ты станешь для меня самым родным и близким человеком.

Время продолжало идти. Мы с Эриком по прежнему встречались, хотя и реже теперь - Мэг отнимала у меня много времени. Эрик часто наблюдал за ней из разных потайных мест, но так ни разу и не вышел к ней. Однажды я набралась храбрости и спросила, не стоит ли рассказать ей про нас? Не все, конечно - Боже упаси! - но хотя бы то, что у нее есть не только мать, но и отец.
Эрик ответил мне не сразу. Было видно, что он разрывается между желанием обнять свою дочь и страхом, что она увидит его. Я поспешила добавить, что ему вовсе не обязательно снимать маску. Мэг мала и вряд ли придаст слишком большое значение маске - тем более, что она живет в Опере, где маски не менее привычны, чем обычные лица. Однако он все-таки решил не показываться ей. Он сказал - так медленно, будто говорил против желания, испытывая боль - что так будет только хуже. Ведь Мэг когда-нибудь вырастет, и ей лучше иметь отца-офицера, героически погибшего в морях, чем отвергнутого Призрака, скрывающегося в подземельях. К тому же дети болтливы - а ему вовсе не хочется, чтобы образ Призрака Оперы оброс еще и соблазнением балерин и заведением от них маленьких "призрачат". Сказав это, он усмехнулся - но никогда я не видела таких печальных глаз… даже у него самого. Я не хотела причинять ему новую боль и больше никогда не заводила этого разговора.

Часть 2. Виконт де Шаньи

Если кому рассказать, меня засмеют.
Я заблудился в Опере! Я, исколесивший пол-Европы, с легкостью находящий путь как среди узких запутанных улочек, так и на природных просторах!
Но здание Оперы для меня стало настоящим лабиринтам. Это строение почти не имело окон, так что я вскоре даже перестал понимать, в какой я его части и на каком этаже. Я уже устал спускаться и подниматься по бесконечным лестницам, кружить по коридорам и натыкаться на тупики. Но иного выхода у меня не было - и я продолжал брести дальше. Черт возьми! Это все-таки Опера, а не заброшенный замок! Должны же здесь быть люди: актеры, администрация… рабочие сцены, наконец! Ну хоть кто-нибудь!
Но коридоры были сиротливо пусты. Спектакль давно закончился, и все разошлись. Я бы тоже уехал, как делал это раньше, но, когда я выходил из ложи, мне показалось, что в сутолоке, царящей вокруг, промелькнула знакомая темная головка. Я даже не сообразил, кому она принадлежит, просто в голове вспыхнуло, что я ее знаю. И я рванул за ней по коридору, путаясь в длинных дамских платьях и ежесекундно принося свои извинения. Однако, когда я, наконец, выбрался из толпы, то не увидел ту, которую так старался догнать. Это была девочка, маленькая и изящная - в отличие от меня, она легко проскальзывала между людьми, и потому, конечно же, обогнала меня. Но коридор казался прямым, и я решил, что, если ускорю шаг, то вскоре нагоню ее. Не теряя больше ни секунды, я устремился вперед.
Где-то в глубине здания Оперы звучали голоса, на которые я старался идти, но прямых путей к ним не было, и потому я сворачивал во все новые и новые ответвления, скоро оставшись в тишине. Здесь было очень темно - хорошо, если находился хоть один светильник на весь коридор. Впрочем, неудивительно: кому нужны такие затраты на освещение, если все давно разошлись?
Скоро кончились и эти редкие светильники, и коридоры полностью погрузились во тьму. Меня почти охватило отчаянье. Я подумал, что, наверное, самым разумным было бы повернуть назад, пока я еще помню, где свет, сесть там и ждать, когда утром придет персонал, обслуживающий Оперу.
Но когда я был разумен? Во мне взыграла гордость: я, виконт де Шаньи, завтра утром, потрепанный и измятый, буду объяснять зубоскалящим рабочим, что заблудился в Опере! Он одной этой мысли краска прилила к моему лицу. В конце концов, Опера - это всего лишь одно-единственное здание, пусть и очень большое. Мне просто нужно идти прямо и прямо, тогда я уткнусь в наружную стену, найду в ней окно, определю, где я - и тогда смогу выйти. И еще мне казалось, что я нахожусь довольно высоко, поэтому лучше будет попутно найти лестницу и спускаться вниз.
Так я и сделал. Я шел прямо и вниз, все дальше и дальше… Но здание оказалось поистине бесконечным. Потом прямые пути кончились, и мне пришлось снова, скрепя сердце, отклоняться куда-то вбок. Правда, я старался компенсировать эти отклонения, и если я выбирал правый коридор, то в следующий раз я сворачивал влево.
Я не знал, сколько прошло времени - в темноте я не мог разглядеть часы. У меня мелькнула мысль разбить стекло, прикрывающее их, но эти часы подарил мне брат - и мне не хотелось портить его подарок. К тому же в любом случае знание времени ничего бы мне не дало - я бы просто узнал, сколько часов я блуждаю по здешнему лабиринту.
Внезапно под своей ногой я почувствовал пустоту. Я попытался сдержать уже намеченный шаг, но к тому времени я так вымотался, что не успел этого сделать и, пробалансировав на краю несколько секунд, упал в какой-то колодец.
Последней моей мыслью был странно-спокойный интерес: найдут ли когда-нибудь мои бренные останки, или моим костям вечно покоиться здесь?

Когда я очнулся, то первым делом облегченно вздохнул: я лежу на кровати, под одеялом, и наверняка все это плутание по Опере - всего лишь кошмар. Правда, я не помню, как я доехал домой… Но все это неважно. Главное, что все-таки проснулся.
Я попытался встать - но мне этого не удалось. Мою левую ногу будто сжимали тиски.
- Не дергайтесь, месье. У Вас сломана нога… Но учитывая, с какой высоты Вы сиганули, Вы должны радоваться, что это не голова. Какого черта Вас вообще понесло в подземелья? - голос, заговоривший со мной, был мужским и обладал удивительно приятным баритоном. На мгновение, поддавшись его очарованию, я забыл обо всем на свете.
Однако действительность висела надо мной. Подземелья? Я попал в подземелья? Странно, я был уверен, что нахожусь выше уровня земли. Впрочем, это неважно. Меня все-таки нашли и оказали помощь, что в данной ситуации несказанно радовало. Я наконец дал себе труд оглядеться.
Кругом висели драпировки, полностью закрывающие стены, а потолок, хотя и нависал довольно низко, тонул во мраке. Мне почему-то показалось, что он очень неровный, но я отнес это на свое расстроенное состояние.
- Где я? - вырвалось у меня.
- В моем доме, - отвечал все тот прекрасный голос.
- И… давно? - осторожно поинтересовался я.
Голос помолчал, потом прозвучало:
- Чуть больше двух дней. Вы все же довольно сильно ударились головой, и потому столько времени провели без сознания, однако сотрясения, похоже, нет, - После еще одной паузы мой таинственный хозяин добавил: - Если захотите есть, то нажмите рычаг слева от кровати, и столик с едой въедет к Вам.
После этих слов голос стих, и я некоторое время его не слышал.

Немного подумав над своим положением (по сути, я ведь оказался навязчивым гостем в чьем-то доме), я снова оказался в мысленном тупике.
Кто бы не вытащил меня из того колодца, он почему-то принес меня к себе, вместо того, чтобы просто доставить домой. В конце концов, на мои носовых платках была вышита моя монограмма, а записную книжку, лежащую во внутреннем кармане фрака, украшало мое имя. Даже если этот человек живет совсем рядом с Оперой, ему было бы проще в эти два дня оповестить моих родных, нежели возиться со мной самому.
Опять же, кем был мой спаситель? Судя по поистине волшебному голосу, он певец… Но готов поклясться, что ни раз не слышал, как он поет в Опере!
Мои рассуждения прервал недовольно урчащий желудок, напоминавший, что кроме обеда третьего дня он ничего не получал. Вспомнив совет Голоса, я нащупал слева от себя рычаг и дернул его. Одна из портьер - та, что слева - приподнялась, пропуская в комнату небольшой столик, сервированный к обеду.
Я уже с удовольствием приканчивал десерт, когда до меня донеслись звуки музыки. Они были настолько божественными, что я даже не сразу узнал орган. Я так и замер прямо с ложкой во рту.
Потом к органу добавился голос:

Солнце светит и для тех, кто в тьме,
Кто поднять не смеет глаза…
Голос мой пусть зазвенит в вышине,
Пусть его не сломит слеза.

Там под небом синим расцветают сады,
И трава расстилает ковер.
Там мои навек поселились мечты -
Но на них не поднять мне взор.

Мне бы так хотелось подняться вверх,
Ради Рая покинув Ад.
Но злых демонов слышу безумный смех:
Наверху мне никто не рад.

В этом царстве тьмы я навек Король -
Но и так же его я раб.
Бог мне кинул, как кость, эту злую роль,
Счастье, радость навек отняв…

Внезапно пение оборвалось, и я невольно сглотнул от горя, что больше не слышу ни волшебной музыки, ни прекрасного голоса. В чувство меня привело лишь то, что я, как уже говорил выше, при первых звуках мелодии замер с ложкой во рту - и теперь едва не подавился ею. Однако еще больше мое удивление увеличилось, когда я вновь услышал Голос. Теперь, правда, он не пел, а разговаривал с кем-то.
- Нет. Я не могу принять тебя сегодня.
Голос его собеседника был не настолько сильным и звучным, поэтому ответа я не расслышал. Зато до меня донеслась следующая реплика моего спасителя:
- Нет. И завтра тоже не приходи.
На сей раз я прислушивался изо всех сил - но мне лишь удалось разобрать, что собеседник Голоса - женщина. Похоже, она была чем-то встревожена.
- Нет, - прозвучало в третий раз и уже чуть более раздраженно. - Со мною все в порядке. Я просто занят. Я пишу музыку.
И все стихло. Похоже, загадочная посетительница послушалась Голоса и ушла. Через некоторое время снова раздались звуки органа - но теперь уже без пения. Кто-то умело перебирал клавиши, сплетая ноты в незнакомые мне мелодии, и я почувствовал, что засыпаю. С одной стороны, я ощущал себя усталым и опустошенным, но с другой… Уже в наступающей дреме я подумал, что, наверно, стоило переломать себе вообще все на свете, лишь бы хоть раз услышать столь восхитительные звуки.

В первый момент я не понял, что меня разбудило, хотя я и сразу вспомнил, где нахожусь. Я твердо помню, что засыпал при тусклом свете свечей, однако сейчас в комнате царила кромешная тьма.
И тут я справа от себя почувствовал легкое движение. Инстинктивно я напрягся и попытался сгруппироваться, но тут я услышал Голос.
- Я разбудил Вас - прошу прощения. В моем доме лишь одна кровать, а спать на полу лишь ради Вас я не намерен. Впрочем, кровать достаточно широка, чтобы мы не мешали друг другу. Спокойной ночи, месье.
С этими словами обладатель Голоса уже полностью забрался в постель, отнял у меня часть одеяла и повернулся ко мне спиной. Судя по быстро выровнявшемуся дыханию, он уснул моментально.
А вот мне вернуться в объятия Морфея не удалось. Когда я был маленьким, я иногда приходил в комнату к своему брату и ложился к нему в кровать. Это такое восхитительное чувство: ощущать рядом большое, сильное, теплое - но во сне такое беззащитное тело. Помню, Филипп даже в самую лютую стужу спал без рубашки, и я подкатывался к нему поближе и утыкался носом между лопаток. Хозяин этого дома, как и он, спал спиной ко мне, и мне вдруг нестерпимо захотелось повторить свой детский маневр.
Увы, нога не давала мне даже перевернуться на бок. Я закусил губу от неожиданного отчаянья. Мне хотелось увидеть лицо своего спасителя, но о том, чтобы встать и зажечь свет, не могло быть и речи. Наверно, он потому и уснул так спокойно - зная, что я не могу разглядеть то, что он так старательно от меня прятал.
Наконец, сон снова сморил меня, и во сне я всю ночь гонялся за таинственным Голосом, размахивая руками, в каждой из которых было по подсвечнику.

Так мы и зажили этой странной жизнью. Голос приходил только ночью - и каждый раз перед его приходом свечи гасли. А когда он уходил, зажигались вновь. Мне было любопытно, как он проделывает этот трюк, но после пары попыток завести беседу я понял, что разговорить его не удастся. Поэтому я тоже решил молчать и просто ждать дня, когда смогу сам все выяснить.
Но однажды я все-таки не выдержал. Голос куда-то уходил на весь день, а вернулся, похоже, не в духе. Я не слышал его игры и пения вот уже почти сутки, и с ужасом понял, что испытываю нестерпимую жажду, мне было почти физически плохо без волшебных звуков.
И тогда я просил его - я умолял, чтобы он что-нибудь спел.
Он застыл в соседней комнате. Там было чуть светлее, чем в спальне, и я смог разглядеть его силуэт даже сквозь плотную портьеру. Высокий стройный мужчина с замершими в воздухе руками. Почему мне вдруг так захотелось коснуться этих рук? Наверно, они удивительные, если умеют выманивать из органа такие чарующие звуки.
Да, вот именно: выманивать. Не исторгать, не выбивать, как другие музыканты, а именно нежными прикосновениями приглашать их выйти, показаться миру… Я почти воочию увидел, как он ласкает клавиши своими удивительными руками.
Внезапно меня прошиб холодный пот. На мгновение мне захотелось… чтобы это меня он ласкал - так же, как он касается своего органа!
Но… как такое может быть? Ведь он мужчина, как и я… Почему я так уверен, что именно он может вознести меня на вершины блаженства?
Ответом мне была музыка. Пока мой мозг метался, пытаясь разобраться в эмоциях, Голос подошел к органу и начал играть.
Я прикрыл глаза. Будто мягкий, теплый - но не жаркий! - ветерок охватил меня. Я плыл по волшебным волнам, мечтая, чтобы эта сказка никогда не кончилась.
А потом я заснул, и проснулся лишь глубокой ночью. Вернее, это я предполагал, что сейчас глубокая ночь - если в этой спальне и были окна, то их скрывали такие же портьеры, как и все прочие стены. Я знал лишь, что слева от меня находится дверь, которая часто оставалась распахнутой и прикрытой лишь драпировкой, чтобы стол с едой мог без помех въезжать в комнату.
Так вот, о времени суток я судил по присутствию Голоса: я рассчитывал, что он, как и все нормальные люди, спит по ночам.
Он лежал как обычно, спиной ко мне. Осторожно, стараясь не делать резких движений, я приподнялся на локтях и перевернулся на бок. Я не видел в этой непроглядной тьме ничего, но предположил, что прямо передо мной должен быть его затылок. Я сполз с подушек и медленно, стараясь не колыхать постель, приблизился к Голосу.
Мое движение прервалось в тот миг, когда мой нос ткнулся между его лопаток. Я замер, как заяц, который выскочил на полянку, набитую волками, однако он не только не пошевелился, но даже дыхание его не сбилось. Я облегченно вздохнул - и только тут понял, что касаюсь носом обнаженной спины. Пока мой разум пытался справиться со смущением, левая рука, действуя совершенно самостоятельно, скользнула к спящему и очень осторожно провела по гладкой коже. Погладила бок и опасливо, боясь сделать резкое движение, спустилась на бедро.
Странно, он спал, почти подтянув колени к животу, будто пытаясь свернуться в клубок. Такая… беззащитная поза.
Мужчина, лежащий рядом со мною, еле слышно вздохнул, однако не сделал ни единого движения. Я, осмелев от своей безнаказанности, сделал ладонью несколько круговых движений, а потом просунул руку дальше - к его животу.
В следующий момент моя рука оказалась придавленной его локтем.
Мое сердце ухнуло вниз и заметалось, не зная, в какую из пяток было бы удачнее спрятаться. Так и не выбрав, оно замерло между ног, едва заслышав Голос:
- Господин виконт, я, конечно, понимаю, что юность и вынужденная неподвижность толкают Вас на… эксперименты, но Вы уверены, что это стоит делать?
Я стушевался, не зная, что на это можно ответить. Сказать правду - то, что это вовсе не я, это мои наглые и совершенно самостоятельные руки натворили то, в чем я теперь…
Гхм, странно, но не раскаиваюсь. Скорее, расстроен, что застигнут "на месте преступления". Если бы у меня была возможность повторить, я бы проделал тоже самое. И даже большее - если успел бы.
Господи, о чем я думаю? Если бы мне месяц назад сказали, что я мечтаю обнять и поцеловать человека одного с собой пола, я бы, не раздумывая, вызвал бы хама на дуэль. Но сейчас… Я бы все отдал, чтобы он обернулся и обнял меня в ответ, шепча на ухо что-нибудь своим потрясающим голосом…
И он… начал поворачиваться. Он вытянулся на кровати во весь рост, а потом резко перевернулся. Так как он не соизволил сползти ко мне, мой нос теперь вместо лопаток упирался в его грудь. В темноте его рука нащупала мою голову и начала мягко перебирать пряди моих волос. Я старался дышать как можно тише и размеренней, но все же ощущал, как мое дыхание касается груди таинственного хозяина.
- Тебе одиноко, Рауль?
Я вздрогнул: он впервые назвал меня по имени. Обычно, если он изъявлял желание обратиться ко мне, то говорил просто "месье". Пару раз, когда он за что-то сердился на меня за что-то или приходил в плохом настроении, он насмешливо звал меня "виконтом".
Но мое имя он произнес впервые. Его голос звучал очень печально, а в слове "одиноко" прозвучала странная тоска.
- Да… - очень тихо сказал я. - Ты… Вы позволите мне… остаться с Вами?
- Но разве мы и так не спим вместе? - в Голосе прозвучала чуть заметная насмешка. - Я не спихиваю Вас с кровати, господин виконт. И сам уходить тем более не собираюсь - я еще не выспался.
- Нет, - я почувствовал себя школьником, не выучившим урок и внезапно вызванным к доске. - Я имел ввиду… остаться вот так, лицом к лицу…
Мне показалось, или он действительно странно дернулся при этих невинных словах?
- Виконт, - как-то подозрительно мягко произнес Голос. - Запомните, пожалуйста, одну простую вещь. Вы очень юны и очень милы… Скажем прямо, Вы симпатичны мне. Однако если Вы когда-либо увидите мое лицо, я убью Вас, не колеблясь ни секунды. Это доступно Вашему пониманию?
Я судорожно кивнул. Я ждал продолжения разговора - но его не последовало. Ладонь Голоса по-прежнему покоилась на моей голове, зарывшись в волосы, а моя рука, прижатая теперь его правым локтем, обнимала его за талию. Мне казалось, что я физически не способен уснуть в такой позе, да еще и рядом с незнакомым мужчиной (интересно, а если б он был знакомым - было бы легче?), но в который раз за последние недели оказалось, что я ошибался.
Я заснул.

А проснулся уже дома. Вокруг хлопотали и причитали наши слуги, а я с болезненной четкостью узнавал каждую деталь обстановки своей комнаты. Странно, но после пребывания в таинственной спальне с драпировками, она казалось почти чужой.
Уже потом мне рассказали, что меня доставили глубокой ночью в обычной карете, и ее кучер смог лишь сказать, что какой-то господин донес меня до нее, заплатил ему и назвал адрес. Кто это был - он, кучер, понятия не имеет.
Кажется, Голос понял, что я вскоре буду способен раскрыть его секрет, и поспешил от меня избавиться. А я… как же я теперь буду без его музыки?

Я ездил в Оперу еще не раз, напряженно вслушиваясь в голоса исполнителей - но ни один не обладал той силой, тем потрясающим тембром, тем очарованием, которыми в совершенстве был наделен Он. Разговоры с директорами Оперы так же ничего не дали - они уверяли, что у них нет артистов, которых я бы не слышал. Мне не хотелось им верить, но они упорствовали, а силы давить на них я не имел.
Я спрашивал себя, не слишком ли фантастично мое приключение, не греза ли, вызванная ударом головой? Но стоило мне вспомнить Голос, как я понимал, что просто не в состоянии придумать ТАКОЕ. Я был просто в отчаянье - я не мог посещать Оперу, все певцы которой отныне казались мне невыносимо фальшивыми и бездушными.
Вскоре мне подвернулся случай покинуть Париж, и я с радостью им воспользовался. Раз уж я не могу найти этот Голос, то я постараюсь забыть его. Я уехал семнадцатилетним мальчишкой и вернулся лишь через четыре года - как раз вовремя, чтобы узнать, что в Опере меняется руководство. Новые директора искали покровителя, кого-нибудь, кто помогал бы вкладывать деньги в искусство. Я не забыл о Голосе за эти годы и понял, что это мой шанс. Господа Андре и Ферме несказанно обрадовались, когда я предложил себя на роль этого спонсора, и готовы были предоставить мне почти любые полномочия в здании Оперы.
Ведь я был уверен, что прекрасный Голос нужно искать именно там.

Часть 3. Призрак Оперы

Я часто видел эту девочку.
Время от времени я выбирался посмотреть на Мэг - до сих пор, хотя прошло уже шестнадцать лет, мне трудно свыкнуться с мыслью, что у меня есть ребенок. Наверно, здесь сыграла свою роль ее внешность: Мэг почти полностью повторяла образ своей матери, разве что была чуть более наивной и застенчивой. Посадка головы, овал лица, глаза, волосы - все такое же, как у Элизы. Девочка очень неплохо танцевала - как и она, однако особых вокальных данных не имела. Я вообще не заметил, чтобы хоть что-то мое передалось ей. Возможно, оно и к лучшему - ведь этим "чем-то" могла быть и внешность. Уж пусть лучше живет обычным "белокурым ангелочком", чем отвергнутым гением.
Впрочем, в мою голову никогда не закрадывалось и тени сомнения: ни разу я не заподозрил, что Элиза меня обманула. Я не принадлежу к разряду желанных отцов, к тому же она знала, что я помог бы ей в любом случае. А самое главное - кристальная честность ее не позволяла усомниться в словах. Если она сказала, что Мэг - моя дочь, значит, так оно и есть. Я не имею возможности жить с нормальной семьей, проводить с ребенком вечера и воскресенья, но все, что я могу сделать для ее будущего, я сделаю.
Я давно приметил подружку Мэг - девочку, с которой они почти неразлучны. Это была та самая малышка, которая попала в балетную школу Оперы четыре года назад и которую Элиза почти удочерила. Девочка обращала на себя внимание странно печальными глазами и немного подавленным видом. Правда, беззаботной Мэг часто удавалось расшевелить ее - но стоило закончится очередной забаве, как Кристин Даае снова погружалась в себя. Все, что она делала в Опере, выполнялось на достойном уровне, но как-то безжизненно, она не вкладывала душу в свою игру.
Это почему-то тревожило меня. Возможно потому, что я как никто другой знал, что такое жить, когда твоя жизнь на этом свете не нужна ни единому живому существу, когда никого не интересует, что ты чувствуешь и о чем думаешь… Когда жизнь медленно протекает мимо, переливаясь яркими красками, а ты просто стоишь с краю и смотришь…
Я начал приглядывать за Кристин Даае и, хотя она мало общалась с другими, очень скоро я знал о ее жизни все. Грустная, по сути, история. Вместе с отцом-скрипачом покинуть в детстве родные края, уехать в чужую страну, жить в мире сказок и мечтаний - а после смерти единственного родного человека оказаться одной перед… нет, не враждебным, а просто холодным и равнодушным миром. Иногда это страшнее всего: со злобой, ненавистью, насилием еще можно бороться, но что можно поделать с безразличием, с молчаливого согласия которого и совершаются все мирские несправедливости? Что может быть хуже, чем смотреть в пустые глаза и слышать лишь короткие, ничего не значащие фразы?
Однажды я наблюдал за девочкой, когда она пришла в часовню поставить свечку за отца… и вдруг она запела.
Красивый, милый голосок пел, чуть вздрагивая. Меня раздирали противоречивые эмоции: мой идеальный слух возмущался такому исполнению, но разум уже осознал, что это - алмаз, который лишь ждет, чтобы его огранили. В тот момент я четко понял, ЧТО именно я должен сделать - и подхватил ее песню. Услышав меня, она испуганно замолчала, но я велел ей продолжать. Смертельно побледнев и выглядя смущенной, она послушалась.
Мы допели песню, и к ее финалу я уже видел, какую именно работу надо проделать. Нужно расширить диапазон девочки, смягчить верхние регистры, исправить кое-какие недостатки дыхания и, что самое главное, попытаться вдохнуть чувства в исполнение - именно это сделало бы ее голос совершенным. Я еще никогда не вмешивался столь глубоко в жизнь обитателей Оперы - моя внешняя деятельность всегда ограничивалась тем, что я настаивал на выполнении моих требований, а так же иногда, время от времени, настаивал на исполнении моих маленьких прихотей. Теперь же я на довольное долгое время решил посвятить себе одной работе. Что ж, почему бы и нет? Если моя дочь не может петь, то почему бы мне не заняться этой приемной девочкой Элизы? К тому же меня уже довольно давно раздражала Карлотта Гудичелли, ведущее сопрано Оперы. При том влиянии, что я имел на управление Оперы, и при условии, что девочка оправдает мои надежды, через некоторое время можно было бы добиться смены примадонны.
Так у Кристин Даае появился Ангел Музыки.

Прошло несколько месяцев. Девочка делала успехи, и я уже не сомневался, что не зря трачу на нее время. Еще немного, и у Опера Популер будет новая примадонна!
Сегодня сменялся состав дирекции. Не скажу, чтобы мне это очень нравилось: с месье Лефевром мне удалось наладить некое подобие нормальных отношений, но на это ушло время. Мне вовсе не улыбалось вновь заниматься дрессировкой, тем более теперь уже двоих человек. Однако я не мог не отдавать себе отчета в том, что одной из причин ухода месье Лефевра являюсь именно я. Возможно, я немного переборщил, когда давил ему на психику… Впрочем, та же Карлотта приложила куда больше усилий, дабы стать поистине невыносимой.
К тому же у меня оставалась надежда - не слишком устойчивая, правда, я давно уже приучил себя не верить в мечты - что месье Лефевр все же удосужился предупредить новых директоров обо мне, моих вкусах и привычках. На случай же, если он этого не сделал, я приготовил письмо, которое объяснило бы им расстановку сил.
Я посетил зал Оперы и приготовился ждать, разглядывая пока репетицию "Ганнибала". Карлотта пела сегодня как-то особенно немузыкально, поэтому я постарался сконцентрировать свое внимание на девочках: Мэг и Кристин танцевали в этой сцене. Нет, положительно, если танец - стихия Мэг, то Кристин все же должна петь. Это у нее получается лучше.
В этот момент на сцену вышли новые лица, своей современной одеждой бессовестно диссонируя с декорациями и костюмами "Ганнибала". Это был месье Лефевр, двое же мужчин, что его сопровождали, наверняка скоро станут новыми директорами.
Так и оказалось. Однако, едва месье Лефевр представил этих двоих, как к ним приблизился еще один человек. Я так удивился, увидев его - я был уверен, что его нет в Париже - что опасно перегнулся через перила, пытаясь получше разглядеть это лицо.
Вне всяких сомнений, я не ошибся. Он немного вытянулся с нашей последней встречи, его волосы слегка отросли, а сам он выглядел уже более зрело, но сомнений быть не могло. Впрочем, даже если бы они были, их тут же развеяли бы г-да Андре и Ферме, представив его всем как виконта де Шаньи, нового покровителя Опера Популер.
Я жадно впитывал образ, настолько приглянувшийся мне четыре года назад, что я нарушил свое собственное правило не вмешиваться в жизнь других людей, если только это не касается меня лично. Тогда, лежа в колодце, ведущем к моему убежищу, с неестественно подогнувшейся ногой, он выглядел настолько трогательно и беззащитно, что я просто не мог пройти мимо. Сейчас же он выглядел уверенно… и даже самодовольно. Он оглядывался почти с видом хозяина, а его фраза "Я вернусь вечером, чтобы разделить ваш триумф" мне совсем не понравилась. Что сделал этот мальчишка, чтобы претендовать на часть славы?
Хорошо хоть у него хватило ума не мешать больше репетиции, и он, развернувшись, пошел на выход. Он прошел совсем рядом с моими девочками, и мой взгляд невольно переместился на них.
Что это?
В то время, как виконт проходил мимо Кристин, на ее лице явственно читалась целая галерея эмоций - от детского восторга и радости, через смущение, надежду, удивление и отчаянье к глубокому разочарованию. Спину Рауля она уже провожала печальным взглядом брошенного щенка. Потом Кристин повернулась к Мэг и, попытавшись выдавить из себя улыбку, что-то сказала. Та утешающее взяла ее за руку, но похоже, моя певчая птичка серьезно расстроилась.
Я нахмурился. Разумеется, я понимал, что такая юная и красивая девушка не будет держать свое сердце в одиночестве вечно и когда-нибудь подарит свою любовь достойному юноше… Но не теперь!
Я убил на нее несколько месяцев, и образование еще не было закончено. Она уже сейчас пела, как ангел - но она могла петь еще лучше, я знал это! К тому же ничто так не ломает женские голоса, как слезы - а она поплачет не раз, влюбившись в богатого мальчишку из знатного рода, для которого она будет всего лишь "миленькой певичкой".
Она… просто не имеет права влюбляться сейчас - и в него! Не в Рауля, которого я отпустил из своих сетей, так и не посмев, не решившись ни на что. Сколько одиноких ночей я не мог заснуть, думая о том, что было бы, если бы я не выставил его тогда из своего дома? Ведь он сам тянулся ко мне - нам было бы так тепло и хорошо вместе…
А потом возвращался мой разум и напоминал, что еще немного, и виконт увидел бы мое лицо - и возненавидел бы того, кем он, кажется, начал восхищаться. Нет, я все сделал правильно, и избавился от мальчишки именно тогда, когда это было нужно.
Однако, та слабость, что я питал (и, надо к моему глубочайшему сожалению признаться, питаю и сейчас) Раулю де Шаньи, не дает ему права отбирать мой труд и мое творение - голос Кристины Даае.

Так не понравившееся мне поведение Кристин заставило меня поторопиться. Надо показать ей, что ее ожидает, показать, что будет ее ждать, если она останется верна мне и моим урокам. Карлотта, с моей небольшой помощью закатила истерику и ушла, хлопнув дверью. Элиза, которая знала о наших уроках, вовремя сориентировалась и предложила Кристин на освободившуюся роль. Кажется, Элиза питала слабость к этой девочке, к тому же как танцовщица Кристин все-таки ее слегка разочаровала. Когда же оказалось, что есть другой талант, который можно развивать, она полностью меня поддержала.
Итак, в этот вечер Кристин Даае пела в "Ганнибале", исполняя главную роль - и зал рукоплескал ей. Я наблюдал за ней и видел, как светлые слезы катились по ее лицу, как сверкали ее большие карие глаза. Впервые за все то время, что я знал Кристин, я видел ее счастливой.
После спектакля она убежала в часовню, и там я поздравил ее - и тогда она просияла еще ярче, чем на сцене, хотя это и казалось невозможным. Похоже, моя похвала и вовсе подняла ее до небес.
Однако, поговорить нам не дали. В часовню вбежала Мэг, и вместе с ней ворвался шум Оперы, восторги и сама суета. Она обнимала Кристин и спрашивала о причине успеха. Мой соловей, все еще пребывая в каком-то тумане своего счастья, рассказала ей об Ангеле Музыки. Я закусил губу. Мне не понравилось, что Кристин рассказывает обо мне: Мэг наивна, она поверит, но она так же и болтлива - а мне вовсе не хотелось, чтобы к слухам о Призраке добавились легенды об Ангеле. Честное слово, одного Призрака этой Опере более чем достаточно.
Наконец, девушки расстались, и Кристин вернулась в свою гримерку, где Элиза отдала ей мою розу. Разумеется, как от Призрака - она должна знать, что истинный хозяин Оперы ею доволен. Потом Элиза ушла, но мне опять не дали поговорить с моей девочкой!
Распахнув дверь, в гримерку ураганом ворвался Рауль. Я криво усмехнулся: что, узнал? Теперь, когда она блистала на сцене и весь зал фанатично рукоплескал ей? А где ты был, когда она стояла у тебя под носом, пытаясь заглянуть в твои глаза? Но ей, разумеется, было равно. Она радостно встретила его и снова светилась от счастья.
Мне стало грустно. Разумеется, она рада ему - юному, привлекательному богатому виконту, с которым была дружна в детстве. Все правильно - разве не так?
Рауль, похоже, думал точно также: тоном, подразумевающим безоговорочное подчинение, он сообщил Кристин, что они едут ужинать. Меня даже восхитила эта легкость, с которой он бросил девушке свой приказ - в его голосе не было даже намека на вопрос. Она ставилась перед фактом. И то, как он ушел, бросив лишь ей, чтоб она одевалась, даже не дослушав ответа… Прелестный юноша, не так ли?
Впрочем, Кристин меня порадовала. Несмотря на явное увлечение она пыталась отговорить виконта - впрочем, он все равно ее не слушал - а когда он ушел, то даже не подумала одеваться к ужину. Девочка помнила, что обещала этот вечер мне и, несмотря на юный возраст, была намерена сдержать свое обещание.
Я услышал, как тихонько щелкнул ключ в замке и довольно ухмыльнулся. Умница Элиза. Правильно, нечего этому мальчишке крутиться возле нашей певчей птички. Что ж, она заслужила награду… Я покажу ей место, где я творю свое искусство.

Господи, зачем я пошел на этот безумный шаг?
Я лежал на кровати и не мог отдышаться. Почему я настолько потерял бдительность, что позволил любопытной девчонке сломать отношения, которые я строил так тщательно и осторожно?
Она увидела все - и от меня не скрылось, как опустели ее глаза. Все расположение, благодарность, привязанность… возможно, даже робкие ростки любви - все исчезло в один момент, не выдержав ужасного образа моего лица. В тот момент мне безумно захотелось убить ее, а потом умереть самому.
Я часто получал подтверждение человеческой жестокости, но Кристин… Она ведь уже успела узнать меня, почувствовать мои мысли и стремления…
Ее удар был самым страшным, кроме, возможно, того, что нанесла мне моя мать. Впрочем, тогда я был мал, не мог понимать, что отталкивает ее от меня, и не представлял всей глубины ее жестокости. В то время как все действия Кристин я способен осознать, оценить… и понять.
Мне с самого начала не на что было надеяться. Я слишком расслабился, слишком понадеялся на ту наивную веру девочки, что привела ее ко мне.
Кристин, Кристин… Зачем я захотел стать для тебя кем-то большим, нежели просто Ангелом Музыки? Восхищенная моими уроками, ты лепетала, что любишь меня - а мне не хватило мудрости понять, что любишь ты не меня, а лишь образ, созданный моим голосом.
Мне так хотелось любви. Я мечтал о ней с той самой минуты, когда понял, что даже мать - человек, которому самой природой, самим Богом поручено любить свое дитя, каким бы оно ни было - не выносит моего присутствия и не желает дарить мне даже невинных родительских поцелуев. Я помню, как однажды я осмелился, и молил ее о том, чтобы ее губы хоть раз коснулись моего лица… Но она так и не смогла исполнить моей просьбы. С тех пор я больше ни разу не решился повторить этой просьбы - никому. Даже Элиза… хотя мы и делили постель… Я никогда не пытался поцеловать ее, и она тоже не стремилась преодолеть этот барьер. Что ж, возможно, это и к лучшему.
Впрочем, Кристин так мне ничего и не сказала. Я… возможно, я не совсем справедлив к ней. Естественно, она ожидала увидеть Ангела, божество… А увидела лишь меня. Разумеется, совершенно понятно, что она испугалась.
Я усмехнулся своим жалким попыткам успокоить самого себя. Как же это похоже на мое детство, когда я вот точно так же лежал, свернувшись клубочком на своем чердаке, и убеждал себя, что мама просто занята, что она устала, что ей вот именно сейчас не до меня - а завтра будет день, и она обязательно покажет, что она любит меня… правда любит, ведь не может же не любить…
Я уткнулся носом в подушку и прикусил ее зубами. Я гнал от себя мысли о детстве и о прошлом вообще. Я хотел стать сильнее, хотел преодолеть барьер между мною и остальным миром - я столь долго от него прятался, что у меня просто не осталось сил. Я должен был сломать свою скорлупу, потому что мне в ней больше не хватало места - я чувствовал, что задыхаюсь там.
Я ЗАСТАВЛЮ их делать так, как Я хочу. Они уберут Карлотту, они поставят на главную роль Кристин - а Кристин… она продолжит наши уроки и когда-нибудь - я ДОЛЖЕН в это верить! - сможет простить мне мое уродство, она поймет, что я желаю ей лишь добра…

Я был в ярости. Не помню уже, когда я был настолько зол. Они все-таки все сделали по-своему. Они отдали МОЮ ложу этому виконтику, они назначили на роль Графини Карлотту - и это после всех моих недвусмысленных распоряжений. Кажется, месье Лефевр недостаточно хорошо объяснил этим двум господам, кто я такой и чего можно от меня ожидать.
Подменить пульверизатор Карлотты было делом одной минуты. Я немало позабавился тому, как Карлотта пыталась петь, даже уже поняв, что не может этого делать. Так же мне доставили удовольствие засуетившиеся директора, которые все-таки вняли моему приказу и пообещали поставить на главную роль ту, которая этого действительно заслуживала. Я уже приготовился насладиться окончанием оперы, пусть и не с привычного места (ничего, с этим пунктом я тоже разберусь), как внезапно понял, что за мной следят.
Я резко обернулся - и увидел отшатнувшегося человека. Я узнал его: это был Буке, старший рабочий сцены. Он уже давно привлекал мое внимание своим поведением, с одной стороны насмехаясь над фактом существования Призрака Оперы, а с другой вечно пытаясь выследить меня. И кстати, я просил Элизу сделать ему предупреждение - впрочем, такие, как он, редко слушаются женских советов. А зря. Элиза напрасно говорить не будет.
Я хищно улыбнулся. Вот на тебе я и сорву свою злость. Никто не должен хвастать, что видел Призрака "за работой" - а особенно кто-то вроде Буке, который точно не сможет держать язык за зубами.
Короткой схватки хватило, чтобы этот болтун не произнес больше ни слова.
Отдышавшись, я огляделся, пытаясь определить, где сейчас Кристин. Странно, но ее нигде не было. Мой взгляд непроизвольно упал на ложу номер пять… Виконта тоже не было на месте. Я тихо скрипнул зубами. Что ж, по крайней мере, я знал, где их искать - сколько я живу в Опере, все влюбленные всегда лезли в одно и то же место.
На крышу.

Я не помню, как я умудрился вернуться к себе, не попав ни в одну из своих ловушек. Меня не волновало, видел ли меня кто-нибудь по дороге или нет. Рауль, мой мальчик из подземелий, которого я так и не посмел коснуться, хотя он сам готов был подарить мне свою юную жизнь… Кристин, моя певчая птичка, невинная и прекрасная… Я не нужен ни одному из вас. Вы молоды и прекрасны, вы хотите строить свою жизнь - совместную жизнь - без моего участия. Но Рауль, если б не я, твои кости давно покоились бы под Оперой, Кристин, если б не я, твой голос молчал бы, и не было бы твоего сверкающего триумфа. Почему, почему я, который сделал возможной вашу встречу, должен остаться в стороне, вернуться во тьму одиночества?
Почему я вечно должен отказываться от того, кто мне дорог, почему вечно должен бежать от тех кого я люблю?
Я устал.
Я поднял глаза и увидел перед собой большое зеркало. Это не было моей прихотью - окружить себя зеркалами. Они были моими молчаливыми соратниками. Они помогали мне творить мои образы, помогали превращать чудовище из тьмы в загадочного принца… Я никогда не задерживался перед ними дольше, чем было необходимо, чтобы наложить грим.
Но сейчас они говорили мне правду. Сколько мне лет? Я помню, что ушел из дома в восемь - а сколько весен минуло с тех пор, я не считал. Но моей малышке Мэг уже шестнадцать, а значит, я как минимум разменял четвертый десяток. Я не мог жить, как живут все нормальные люди, и потому играл в жизнь. Но я устал: от подземелий, от тьмы, от одиночества… от маски.
Я снял ее и заставил посмотреть на себя. Как можно полюбить меня? Только в сказках любовь способна превратить чудовище в красавца… В жизни же на чудовище никто даже и не взглянет.
Я отвел глаза, не в силах больше пытать самого себя, и мой взгляд упал на листы бумаги, разбросанные возле органа. Моя опера… "Триумф Дон Жуана"… Моя насмешка над самим собой - ибо никому другому я не позволю смеяться надо мною. Я стиснул зубы. Что ж, пусть это глупо, но я продолжу борьбу - это все, что мне осталось. Я допишу эту оперу - и Кристин будет петь в ней, чего бы мне этого не стоило. Это будет моим последним шансом.

Часть 4. Кристин Даае

Я совсем запуталась.
Я была так рада возвращению Рауля! Мой друг, мой милый друг из детства! Я помню наши прогулки, наши посиделки на чердаке… Как же было прекрасно: внизу мой отец играл на скрипке, снаружи тихим фоном шелестел дождь, а мы сидели, прижавшись друг к другу и читали старинные сказки…
Сказку об Ангеле Музыки привез из Швеции мой отец, а знаешь, Рауль, какая французская сказка полюбилась мне больше всех остальных?
Сказка о красавице и чудовище… Часто, засыпая, я мечтала, что когда-нибудь попаду в огромный зачарованный дворец и силой своей любви спасу несчастное существо, обреченное жить под проклятьем.
Но жизнь отличается от сказок. Я не выдержала, когда попала в сказку, я испугалась встреченного чудовища - хотя и знала, что он добр и не причинит мне зла. За все время нашего знакомства он лишь дарил мне, никогда не прося ничего взамен. Он вернул мне веру, мечты - да что там, саму жизнь!
Как он был прав, назвав меня Пандорой! Со времен Евы любопытство губило женский род - а за ним влекло в пропасть и тех, кто им дорог. Он выглядел таким романтичным, таким неземным за этим органом… Его лицо - та часть, что я могла видеть - дышала таким вдохновением… Я была уверена, что маска - лишь изящный штрих, придающий его образу таинственную элегантность. Мне так хотелось увидеть моего прекрасного Ангела - а увидела лишь ужасную тень.

Он пришел на Маскарад таким разъяренным. Воздух звенел в притихшем зале, когда он отпускал свои жестокие шутки и короткие злые фразы. Хотя, должна признаться, меня позабавило, как он прошелся по поводу Карлотты - я столько натерпелась от нее за эти три месяца. Она так и не смогла простить мне то, что я заменяла ее в "Ганнибале". Прошло столько времени, а она до сих пор уверена, что Рауль только и ждет момента, чтобы пропихнуть меня на ее место, и мне вечно достаются от нее ехидные замечания и бесконечные придирки.
Но когда он повернулся ко мне, мое сердце ушло в пятки. Он ухмылялся - так же, как и всему остальному залу, но в его глазах жила боль. Это выражение еще больше усиливали черные круги вокруг его глаз, которые вместе с белой маской создавали видимость черепа. Мне показалось, что я тону - и ему даже не нужно было петь, чтобы я вновь попала в его волшебный плен.
Пока я шла, он, не отрываясь, смотрел в мои глаза, но когда я приблизилась, его взгляд скользнул ниже. Когда Эрик увидел кольцо, подаренное мне Раулем в знак нашей помолвки, его почти затрясло от ярости - меня едва не откинуло назад волной его гнева. Он снова поднял взгляд на меня, в его глазах была ревность, но еще больше - отчаянье. Эрик протянул руку и, схватившись за кольцо, резко дернул. Цепочка больно впилась мне в шею, а потом оборвалась.
Внезапно ко мне подбежал Рауль (я будто только сейчас поняла, что он уходил), но Эрик уже сделал пару шагов назад и, эффектно взмахнув плащом, исчез. Рауль прыгнул за ним и тоже испарился. Люди в зале все еще оставались неподвижными, казалось, они боятся даже дышать, опасаясь возвращения Призрака Оперы.
А мне было лишь страшно за них - за обоих, хотя я и не хотела признаваться в этом даже себе. Я не желала погибели ни одному из них.
Я не могла больше оставаться на этом празднике, хотя директора, оправившись от потрясения, решили продолжать Маскарад. Я тихо вышла, надеясь, что моего ухода: я и так сегодня стала второй, после Призрака, заметной фигурой этого вечера.

Я думала обо всем этом, лежа в своей кровати без сна. Я представила, что рассказываю кому-нибудь про то, что происходит, и про выбор, стоящий передо мною. И не было сомнений в том, какой ответ я услышу: конечно, Рауль! Молодой, красивый, богатый и знатный, друг детства… Разве могут быть еще какие-либо варианты?
Но никто из этих воображаемых советчиков не видел глаз Эрика, не видел, сколько в них печали и одиночества. Однажды мадам Жири вскользь заметила, что в каждой женщине живет материнский инстинкт, желающий оберегать и опекать. Мы с Мэг тогда посмеялись над этими словами: разумеется, нам хотелось, чтобы это нас оберегали, нас носили на руках и ради нас приносили жертвы.
Но теперь я понимаю, что хотела сказать мадам Жири. Я боюсь сказать Эрику твердое нет - потому что боюсь за него. Он не в себе, но кто бы остался нормальным, прожив столько лет в подземелье, да еще и под Оперой?
Но я… Я не чувствую себя достаточно сильной, чтобы отказаться ради Эрика от своей жизни. Он дорог мне… да, "дорог" - это именно то слово. Мой Учитель и Хранитель, мой Ангел, выведший меня из мой тьмы, но манящий в тьму свою. Если б я только могла продолжать общаться с тобой, учиться под твоим руководством и петь для тебя!..
Но Рауль не позволит. Я видела, как ревниво вспыхивают его глаза, стоит мне лишь упомянуть о тебе. И ты тоже не захочешь делить меня с ним. Ну неужели все мужчины просто жадные собственники?
Я прикусила губу. Не так-то уж много мужчин я знала в своей жизни, и почти никого - близко.
Мое дыхание сбилось.
Был только один мужчина, который никогда мне не лгал, который любил меня просто за то, что я есть и который оставил меня не по своей воле. Это мой отец. Отец, который обещал прислать ко мне Ангела Музыки.
Я села на кровати. Да, я должна съездить к нему. Я… должна выговориться. Пусть он не сможет мне ответить, но он как никто другой всегда умел слушать.
Тихонько приоткрыв дверь, я выскользнула в коридор, едва не налетев в полумраке на кресло, в котором вытянулся Рауль. При взгляде на него меня охватили смешанные чувства - от нежности и умиления, что он охраняет мои двери, до возмущения, что он заснул на своем пусть добровольном, но все же посту. Впрочем, в любом случае будить его я не собиралась. Накинув шаль, я спустилась вниз и кликнула извозчика. Договорившись с ним о коляске, я вернулась, быстро переоделась и снова спустилась во двор. Я не запомнила ни пути, ни того, что меня окружало - все мои мысли были уже на кладбище. Мне было страшно и трепетно одновременно. И стыдно - я так давно не была на могиле отца… Ангел Музыки отнял все мое время, превратив его в тончайший речной песок, бегущий сквозь пальцы.
Погруженная в свои мысли, я даже не сразу осознала, что коляска остановилась. Я медленно сошла и как во сне побрела между надгробий. Кругом был снег - такой белый и чистый, что мое платье казалось на нем сгустком темноты. Я шла и шла вперед, к склепу своего отца. Там мои ноги подкосились, и я, наконец разрыдавшись, упала на запорошенные снегом ступени. Я хотела молиться, но не могла. Мой Ангел, тот, кто все же пришел и был со мной рядом… где ты?
И Ангел ответил мне. Вновь я услышала этот чарующий, охватывающий все мое естество голос. По моим щекам с новой силой полились слезы, но теперь это были слезы счастья. Только сейчас я поняла, как же я любила его, как мне его не хватало!
Я встала и как зачарованная начала подниматься по скользким ступеням. Двери склепа моего отца распахнулись, и я видела алый свет льющийся оттуда. Я смотрела на этот свет не отрываясь, так, что у меня начало даже слегка рябить в глазах. Но все это было неважно - мой Голос снова был со мною!
Внезапно посторонний звук отвлек меня. Кажется, кто-то кричал мое имя. В моей душе началось смятение: мой Ангел манил меня, но и кто-то другой звал меня по имени.
Меня схватили за руку и дернули. От неожиданности я вздрогнула и обернулась. Передо мной стоял Рауль и что-то говорил мне.
Голос смолк, и наваждение спало. Я огляделась, будто только сейчас поняв, где я - и в этот момент Эрик спрыгнул с крыши склепа. Они с Раулем начали сражаться, а я в ужасе прижалась к боку лошади, на которой приехал мой друг. Господи, я думала, такое осталось только в пьесах! Вот уж никогда бы не подумала, что двое мужчин будут сражаться… за меня?
Я прижала руки к груди. Почему так тревожно? Почему у Эрика такие несчастные глаза? Он… как-то странно смотрит на Рауля - прямо в глаза, будто хочет что-то прочитать там или сказать сам.
Их клинки сплелись в ограде одной из могил, и Эрик оттолкнул Рауля, чтобы вытащить свою шпагу. Сейчас, когда я вижу их рядом, заметно, что Эрик выше, но длинное и тяжелое пальто замедляет его движения.
Что не помешало ему поранить Раулю руку. Я испуганно вскрикнула, но ни тот, ни другой не обратили на меня внимания. Казалось, весь мир для них сузился до того пятачка, на котором они сражались, а из всех людей в живых остались лишь они двое.
И все же… Показалось мне или нет? Когда лезвие шпаги полоснуло по руке Рауля, а белоснежный рукав окрасился кровью, в глазах Эрика тоже мелькнула боль.
Да нет, наверное, показалось. Конечно, я не разбираюсь в драках, но вряд ли люди сражаются, чтобы переживать друг за друга. К тому же у Рауля и Эрика так сильна взаимная ненависть!..
Внезапно Эрик оступился и чуть пошатнулся, чем не замедлил воспользоваться Рауль. Одним сильным взмахом он выбил шпагу из рук соперника и сделал резкий шаг вперед. Эрик упал, и Рауль пинком оттолкнул от него его шпагу, одновременно замахнувшись своей.
В этот момент я поняла, ЧТО он собирается сделать, и закричала.
Клинок Рауля вздрогнул в воздухе и замер.
- Нет, Рауль! - я подбежала к нему и для верности схватила за руку. - Не надо, не убивай его.
Мой друг резким, каким-то даже злым жестом загнал шпагу в ножны и, отвернувшись от тела Эрика, взял меня под руку и зашагал к своей лошади. Быстро вскочил к ней на спину и поднял меня к себе. Галопом мы понеслись с кладбища. На прощание я обернулась: Эрик только что поднялся и смотрел нам вслед. В его глазах были ненависть и… отчаянье? Уже оставив кладбище далеко позади, я вдруг подумала: не лучше ли было бы мне промолчать? Так было бы удобнее мне, Раулю… да и самому Эрику тоже. Ведь в его жизни только боль, одиночество и страдания…
Я ужаснулась своим мыслям. КАК я могла подумать такое? Мне вспоминался нежный голос и невообразимо печальный взгляд… И все-таки какой-то противный голосок внутри меня не умолкал. Мне было страшно - за нас, за всех троих.

Часть 5. Opera Populer

Я любила их всех.
Капризные примадонны, важные певцы, веселые музыканты, воздушные девушки из балета, деловые администраторы, нетрезвые рабочие сцены… Для вас всех я была домом, а вы - моими детьми.
Я всегда знала, что роскошна и великолепна. Мои стены гордо возвышались над соседними домами, но жили они своей собственной жизнью. Ни на ком другом не было столько статуй, завитушек и позолоты. А уж что творилось внутри! Если бы у меня были глаза, я бы блаженно зажмурилась. Мрамор, золото и алый плюш. Мои огромные лестницы, мой просторный вестибюль, моя шикарная сцена! А мои семь этажей? И это только верхних, а у меня было еще и пять подземных!
Нет, что ни говори, а я была одним из самых прекрасных зданий Парижа.

И все же, самым лучшим во мне были люди. Они обожали меня и поклонялись мне, а я приняла их под свое крыло. Я была подобна храму, в котором жрецы служили своим музам, и гордилась этим. Они открыли мне свои сердца, и не было в моих стенах ни единого создания, чьих мыслей и чувств я бы не ведала. Я смотрела их глазами и слушала их ушами - и однажды я поняла, что у меня есть душа. Душа, которую подарили мне они. Они говорили "Опера" - и в их глазах зажигались звезды. Они верили в мои приметы, они были убеждены, что я жива - и я не могла не ожить.
Разумеется, я не начала ходить или говорить, но моей жизнью стали они - люди, обитавшие во мне и творившие здесь Искусство.
А потом я научилась различать и другие чувства.
Зависть. Обиды. Ревность. Досада. Боль. Разочарования.
Как ржавчина разъедает железные детали, которые, казалось, лишь вчера сверкали своими боками, так и они разъедают человеческие души. Поначалу я была растеряна и сметена этими эмоциями, но потом поняла, что это тоже часть людей. Они не могут быть лишь светлыми и дарить лишь счастье. Я слишком любила моих людей - и приняла их и такими. Но мне было больно каждый раз, когда они творили или даже просто думали зло. Для меня все они были равны, и я не хотела выбирать, кто из них прав.

Итак, я любила каждого, кто находился в моих стенах. Мне были дороги мои актеры, мои рабочие, мои зрители, хотя многие из них очень мало понимали в моем искусстве…
Но был тот, кого я любила больше всех. Он пришел сюда ребенком и остался со мною на долгие годы.
Призрак Оперы. МОЙ Призрак. Кто-то боялся его, кто-то мечтал встретиться с ним, кто-то пытался смеяться над фактом его существования - но он никого не оставил равнодушным. Я без моего Призрака уже казалась бы такой же неполноценной, как, скажем, без первого тенора.
Кстати, о тенорах. Он прекрасно пел. Иногда мне было мучительно больно, что он никогда не выйдет на мою великолепную сцену и не споет для всех. Его пением наслаждались лишь я да крысы в моих подвалах. Да, и еще Элиза Жири - сперва балерина, а потом и балетмейстер. Впрочем, с годами она все реже и реже спускалась к нему. Она… нет, она не разлюбила его, но они стали старше. Самое время переносить отношения в более спокойное, семейное русло - но они считали это невозможным для себя.
А потом появился тот, второй. Мальчик из хорошей семьи - для таких ПРИНЯТО любить Оперу. Он гулял по моим коридорам, спускаясь все ниже и ниже. Это обеспокоило меня: я боялась, что он найдет моего Призрака. Тогда он казался мне трогательно-беззащитным в своей попытке скрыться от мира, и мне хотелось защитить его. Я открыла люк под ногами юного виконта. Нет, я вовсе не хотела его гибели. Про смерть я тогда знала лишь из постановок, для меня это было нечто яркое, красивое и бесконечно благородное. Я и представить не могла, что можно умереть во тьме и одиночестве, без громкой музыки и торжественного пения.
Я думала привести к виконту утром рабочих сцены, чтобы те вытащили его, но мой Призрак успел раньше. Он долго смотрел на мальчика, потом наклонился и коснулся его лица своими длинными тонкими пальцами. Так он гладил клавиши своего органа, и теперь его руки столь же нежно и трепетно трогали юное лицо. А потом он подхватил виконта на руки и понес к себе. Я совсем отказывалась что-то понимать! Зачем? Эрик, мой мальчик, мой Призрак - разве ты не хотел сбежать от мира? Зачем ты несешь частицу этого мира к себе?
Но потом я поняла. Я поняла то, о чем не успел додумать виконт и о чем понятия не имел мой Призрак.
Мальчик так и не осознал, что влюбился.

Если бы у меня были нервы, каждый из них звенел бы сейчас. Впрочем, мне хватало того, как нервничали люди во мне. Все были взволнованы и напряжены. Все ждали "Торжествующего Дон Жуана".
У каждого моего выхода стояли жандармы. Какой позор! Во мне, Храме Искусства! Мне было противно, что меня топчут их подкованные сапоги, ведь я так привыкла к лакированным ботинкам, изящным туфельками и пуантам. Как мои директора могли допустить подобное унижение?!
Но еще больше я боялась за моего Призрака, ведь это на него была объявлена охота. Мой бедный, запутавшийся мальчик. Когда он начал убивать, мне стало страшно. Я чувствовала боль жертвы и отчаянье убийцы. Моя душа - душа, подаренная любовью - разрывалась на части. Я впервые увидела смерть не на моей сцене. Впервые я чувствовала пустоту там, где раньше ощущала биение сердца. Эти люди не встанут и не выйдут на поклон публике, они покинут мои стены только на чужих руках - и никогда уже не вернутся. Но мне было жаль и моего Призрака. Он перестал спать, а в его глазах появилось загнанное выражение. Он пытался избавиться от охотников - но убийства лишь привлекали к нему внимание, и вскоре он оказался в окружении.
За прошедшие годы мы сроднились с моим Призраком. Он знал меня всю - от вершины Лиры Аполлона, что венчала меня, до самого низа глубочайшего из подвалов. Он прошел все мои секретные переходы, побывал во всех закоулках - у меня просто не осталось тайн от него. А у него - от меня. Ибо я слышала музыку, которую он творил, и в этой музыке раскрывалась его душа: печальная и одинокая. Как злой ребенок он причинял мне боль, но я не могла не любить его. Для меня не было роднее никого одинокого гения в моих глубинах.

Я ждала. Зал заполнялся зрителями: строгие черно-белые мужчины и яркие женщины, они разговаривали, пересмеивались, занимали свои места и в нетерпении ждали начала. Исполнители в последний раз повторяли свои роли, администрация нервничала, рабочие сцены шутили, ожидая двойного спектакля. В моей часовне виконт де Шаньи утешал юную Кристин Даае. Бедная девочка! Ты просто оказалась не в то время не в том месте. Мой Призрак не посягнул бы на тебя, не появись этот твой Рауль.
Виконт, зачем Вы пришли в мои стены?..
Он стоял перед зеркалом и творил себе новое лицо. Темный парик, маска, немного грима на те места, которые обычная маска не закрывала, но которые он хотел скрыть. Сегодня мой Призрак выйдет на сцену - в свой первый и, боюсь, последний раз. Тебе надоело быть чудовищем, мой мальчик, не так ли? Ты хочешь стать Дон Жуаном. Но мне не нравится выражение твоих глаз. Ты задумал нечто, что будет дорого стоить всем нам.
Еще одна смерть. Я просто бессильно закрываю глаза. Зачем, мальчик? Убальдо Пианджи, мой первый тенор. Какое ненужное, бессмысленное убийство. Ты становишься похож на сценического злодея, ты, который всегда так стремился к свету. Кажется, тебе уже все равно. Ты так долго был "Призраком", что начал забывать, что ты все-таки живой человек. И что жизнь не закончится, как заканчивается спектакль, а будет продолжаться. Для тебя время замерло.
Пианджи висел, слегка покачиваясь, за кулисами, а он вышел на сцену. Он пел свое собственное творение, и оно звучало из его уст удивительно чисто. Я вновь залюбовалась им, заслушавшись чарующим звуком его поистине волшебного голоса. Кристин, ожидавшая на сцене, вздрогнула и напряглась: она узнала его.
Девочка поднялась с пола и, запев в ответ, привычно приблизилась к "Дон Жуану". "Сделан шаг, и нет пути назад"…
Она сделала этот шаг, и он поймал ее в свои объятия. Его руки страстно ласкали хрупкое девичье тело, но взгляд устремился выше - к ложе номер пять. Она опять была занята: виконт де Шаньи наблюдал оттуда за оперой. Юноша чуть приподнялся со своего места, казалось, что лишь воспитание не дает ему перегнуться через край.
Он смотрит, но неужели он не видит? Виконт, ведь это Вас ласкают эти белые пальцы, это Ваша спина столь крепко прижата к груди Призрака, что нет сил вздохнуть, это Ваши волосы колышутся от возбужденного дыхания.
Виконт, неужели Вы все забыли? Вы так и не поняли, где провели несколько недель четыре года назад? Почему Вы не узнаете Голос, который так полюбили и который искали так долго? Или… Вы просто не хотите видеть своего спасителя в том, кто теперь стал Вашим соперником? Ведь это Вы бегали по моим коридорам, проскальзывали за кулисы, напряженно прислушивались к голосам, звенящим здесь. Разве… разве не ради него Вы вернулись?
Я могу кричать сколько угодно, но никто меня не слышит. Взгляд Рауля де Шаньи устремлен на сцену, он видит лишь Кристин.
А глаза "Дон Жуана" угасают. Нет, мастерство не подвело его, и по-прежнему его голос исполнен страсти - но глаза пусты. Сегодня он решился и сделал свой шаг.
И ошибся. Я чувствую его боль и отчаянье…
И в этот момент Кристин срывает с него маску.
Зал вскрикивает от отвращения, дамы, кривясь, отворачиваются. На мгновение он замер, напоминая загнанного зверя, а потом совершил рывок - и они с Кристин исчезают.
Вдруг во мне что-то заскрежетало. Люди в зале ахнули, а меня всю охватил ужас: моя потрясающая, моя великолепная люстра, восемь тонн железа, позолоты и свечей, тяжело ухнув, полетела вниз.
Она летела, разрывая тросы и круша купол зала. Адская боль расколола все мое естество. Люди повскакивали со своих мест и, безумно вопя, начали разбегаться, но мне уже было не до них. Люстра своротила первые ряды и застряла. Свечи посыпались с нее: на кресла, на занавес, на сцену, в оркестровую яму… И все запылало. Я горела!
Я слышала, как радостно похрустывает огонь моими деревянными деталями, как скукоживается и сворачивается лак, как трещат, раскачиваясь и разнося пламя портьеры - а мой Призрак увлекал Кристин Даае все ниже и ниже в подземелья. Юный виконт, опомнившись, бросился вслед за ними. По дороге он столкнулся с Элизой Жири, и та согласилась показать ему путь, ведущий к дому Призрака.
Что подвигло ее на этот шаг? Я видела, что Элиза каким-то шестым чувством осознавала то стремление Эрика, которое он и сам-то нечетко понимал, и бедная девочка так хотела видеть его счастливым, что сперва готова была уступить ему свою любимицу Кристин, а теперь согласна даже смириться и с тем, что она когда-то считала невозможным. А может, она думала, что отдав виконта как бы на "откуп" Призраку, возможно успокоить разбушевавшегося гения?
Однако мне казалось, что Элиза Жири решилась на последний рисковый шаг ради Эрика. Она любила его - странной материнско-дружеской любовью, какая иногда проявляется у сильных духом женщин, - но она устала. Охватившее Призрака безумие, череда смертей во мне - все это смущало привычный ей мир. Последние годы она боялась спускаться в подземелья. Любовь и привязанность не делали ее слепой, и она опасалась, что однажды отвергнутый гений нападет и на нее.
Как глупо. Он не причинил бы ей зла. Как бы он ни ненавидел весь остальной мир, она была его спасительницей, единственным человеком, проявившим участие в его судьбе.
Так или иначе, Элиза Жири вела виконта де Шаньи в подземелья. На половине пути она остановилась. Госпожа балетмейстер не знала, чем закончится спор двух мужчин и девушки, вставшей между ними. А кроме того, Эрик не единственный, кто нуждался в ее заботах: девочки из балетной школы, совсем маленькие ученицы и юные корифейки - все они сейчас выбегали из огня, пожирающего меня, и сиротливо толпились во дворе, подвергаясь опасности со стороны падающих горящих балок. Но большинству из них просто некуда было идти. Кто-то, как Кристин Даае, потерял своих родителей, кто-то давно расстался с семьей, чтобы посвятить себя танцу.
И Элиза сделала свой выбор. Она рассталась с виконтом и вернулась наверх, туда, где была нужнее. Рауль де Шаньи продолжил путь в одиночестве.

Огонь пробирался все дальше и дальше. От сцены уже почти ничего не осталось, в зрительном зале догорали кресла, и ненасытное пламя вырвалось в коридор, добираясь до внутренних перекрытий. Я поняла, что меня уже не спасти. Я знала, что я не только очень красивое, но и безумно дорогое здание, и глядя в опустошенные глаза директоров, мне стало ясно, что восстанавливать меня не будут. Наверно, от этой мысли было еще больнее, чем от огня. Люди, за что? Я так любила вас, я дарила вам свои свет и красоту… почему вы все теперь бежите, оставляя меня на гибель? Даже те, кому хватило смелости войти в бушующее пламя, стремились не спасти меня, а найти и уничтожить моего Призрака.
Эрик, Эрик… Как же дорого ты обошелся мне, мой отверженный Ангел Музыки… Ты тоже позабыл про меня, увлекая в свое подземелье Кристин Даае.
Впрочем, забыл он не только про меня, но и про пожар, и про преследователей. И тот, и другие медленно, но неумолимо спускались вслед за ним. Да, они - и еще этот виконт. Ну почему он не свернул себе шею еще тогда, четыре года назад? Впрочем, еще не поздно. Если бы я могла усмехаться, я бы это сделала. Хотя, думаю, мои почерневшие от копоти окна, из которых вырывался огонь, достаточно напоминали ухмыляющийся оскал.
Я вновь открыла люк под ногами виконта. Правда, к сожалению, внизу была вода… зато имелась неумолимо опускающаяся решетка. До свидания, Рауль де Шаньи, ибо, так как я уверена, что душа у меня есть, мы еще встретимся на том свете. А сейчас я слишком устала от людских проблем. Путь они разбираются с ними сами.

Часть 6. Мэг Жири

Они думали, что я ничего не знаю. Меня это всегда забавляло: моя мама, такая строгая, такая умная, настоящая леди, которая "всегда все знает" даже не догадывалась, что я знаю ее тайну.
Это произошло три года назад. Я потеряла ленту с платья, в котором я танцевала на уроках, и зашла в мамину комнату. Я точно знала, что у нее есть пара запасных, однако почему-то никак не могла их найти. Я перерыла почти все ящики комода и уже хотела уходить ни с чем, когда на самом дне нижнего из ящиков обнаружила старую чуть потрепанную тетрадь. Судя по пожелтевшим ломким страницам, она велась уже долгие годы, и я пролистала ее, ища, не лежат ли там цветы, вышивки или еще какие-нибудь безделушки, которые часто прячутся в старых тетрадках. К моему удивлению, почти все страницы были заполнены четким ровным почерком моей мамы. Сначала я даже хихикнула над этим - мысль о том, что мама ведет дневник, показалась мне забавной. Приглядевшись повнимательнее, я увидела, что, если много лет назад записи велись часто, то в последнее время дневник совершенно заброшен - даты мелькали время от времени, и между ними часто проходили недели, если не месяцы. Это подвигло меня на рисковый поступок: забыв про ленту и более-менее приведя комод в первозданный вид, я прихватила тетрадь с собой, решив обязательно прочитать ее от начала до конца. К счастью, мама так и не обнаружила пропажи.

Прочитанное заставило меня надолго задуматься. Мне было всего тринадцать лет, я жила мечтами о любви, приключениях и романтике. Мне даже в голову не пришло обвинить мою мать в непристойном поведении - я была уверена, что на ее месте я поступила бы точно так же. К тому же мысль о том, что Призрак Оперы - наш Призрак, наш негласный хозяин, талисман и легенда - является моим отцом, приятно грела душу.
И в то же время становилось ясно, что призрак он все-таки не настоящий. Похоже, что он обычный человек… нет, не обычный, а удивительно талантливый и умный - но тем не менее все же человек. Мне безумно захотелось его увидеть. Насколько я поняла из маминых записей, у него имелся какой-то недостаток во внешности, который и заставил этого человека схорониться под Оперой, но я не боялась. В конце концов, его лицо уже не будет для меня неожиданностью - а значит, и не сможет напугать меня внезапно. К тому же я давно мечтала иметь отца - и лишь в прошлом году, познакомившись и подружившись с Кристин Даае, я поняла, как мне повезло, что у меня есть хотя бы мать. Кристин была такой тихой, даже робкой девочкой с немного растерянным и удивленным взглядом, что я тут же взяла ее под свою "опеку". Я рассказывала ей все про нашу жизнь, про Оперу и про людей, живущих и работающих в ней, и вскоре мы стали лучшими подругами.
Как бы то ни было, но, прочитав мамин дневник, я почувствовала себя счастливой. Он есть и он рядом. Я начала понимать все небольшие сюрпризы и подарки, которые раньше считала проявлением любви матери или забавой подруг. Я научилась распознавать его руку среди прочих действий - он неизменно делал все изящно и элегантно. Встретиться с ним, рассказать, что я уважаю его и восхищаюсь им стало целью моей жизни.
Правда, мне хватило ума не лезть в подвалы. Я привыкла, что мама ничего не делает зря, я доверяла ей - а в последнее время и она не спускается в подземелья. Я понимала, что если даже мама не спешит сталкиваться с ним, то мне и вовсе нечего делать там. Но в моем сердце жила надежда, что однажды, когда-нибудь, мы встретимся. Мне пришлось запастись терпением.

Я не совсем понимала, что происходит. Все говорило о том, что наш Призрак неравнодушен к Кристин. Но… мама так явно помогала ему. Почему? Зачем? Она… она больше не любит его? Я запуталась. Если мама любит его, то почему помогает ему встречаться с Кристин? А если нет, то неужели ей, как женщине, не обидно, что он выбрал другую?
Я поняла это годы спустя, а тогда лишь интуитивно пришла к решению не вмешиваться. Страсть моей мамы и Призрака прошла много лет назад, но мама по-прежнему хотела видеть его счастливым, хотя и понимала, что самой ей этого сделать не удастся. К тому же последние четыре года она ни разу не спустилась к нему вниз - он не хотел ее видеть, ей казалось, что он по кому-то грустит… и этого "кого-то" не было в Опере. Мама бы знала - она всегда чувствовала такие вещи. Призрак кого-то встретил… и мама была готова "подарить" ему даже свою любимицу Кристину Даае, лишь бы вернуть ему душевное равновесие.
Странно, я никогда не ревновала к Кристине - хотя поводов было немало. Мама посвятила ей большую часть своего внимания, она прекрасно пела, Призрак - мой, между прочим, отец! - занимался с нею… И все же было в ней что-то такое трепетно-безобидное, что заставляло мое сердце согреваться от одного взгляда на нее. Она не стремилась получить все это - и даже получая, стеснялась. Кристина ничего не пыталась отнять у меня, и я думаю, что не могла бы любить сильнее, чем ее, даже родную сестру.
Когда я поняла, что она стоит перед выбором между Призраком и виконтом де Шаньи, я удивилась. Конечно, этот Рауль - милый, привлекательный юноша… Но если бы передо МНОЙ стоял такой выбор, я не колебалась бы ни секунды. Увы, семейные узы не давали мне ни малейшей надежды, так что мне оставалось лишь наблюдать.

Несмотря на мое решение не рисковать пока и не спускаться в подземелья, один раз я все же не удержалась. После первого триумфа Кристин я зашла к ней в гримерную, и обнаружила, что между рамой большого зеркала и стеной существует щель. Я невольно потянулась к ней и отодвинула зеркало в сторону. Медленно, шаг за шагом я продвигалась по темному, затянутому паутиной коридору. Из-под моих ног разбегались крысы, и кроме их писка не было слышно ни звука. Я вздрагивала, но меня к тому времени уже охватило твердое желание дойти до конца пути - чего бы мне это ни стоило!
Однако в тот самый момент, когда моя решимость взяла верх над осторожностью, чья-то рука легла мне на плечо. Я подскочила на месте, а завизжать мне не дало лишь то, что я онемела от ужаса. Я обернулась - но передо мной стояла лишь моя мама. Она решительно взяла меня за руку и, не говоря ни слова, вывела из потайного перехода. Даже после того, как мы вышли, она напомнила мне одну-единственную вещь: всегда быть настороже. Я невольно подняла руку на уровень глаз - хотя и не верила, что Он когда-нибудь сможет захотеть убить МЕНЯ. Но… с другой стороны, опасалась же его мама? Все последние годы она не зря сторонилась подземелий.

Мама пообещала проводить виконта де Шаньи в подземелья. Я кинулась было за ними, но мама приказала мне оставаться наверху. Решив не спорить, я остановилась, но когда жандармы и наши рабочие тоже собрались спуститься вниз, чтобы разобраться с Призраком лично, я присоединилась к ним. Я… я просто ДОЛЖНА была увидеть его! А сегодня мне выпадал первый и, возможно, последний шанс.
Мы шли, плутая по в темных коридорах, а когда добрались до нижних этажей, то пришлось брести по колено в ледяной воде. Но меня всю охватывала странная эйфория - настолько сильная, что ничего, творящееся вокруг, не могло занимать меня сильнее, чем предстоящая встреча. Мне было страшно и весело одновременно. Я подумала, что и он, Призрак, наверное, испытывал нечто подобное, творя свои… проказы. Мама всегда была строгой, правильной и рассудительной - а я впервые в жизни поняла, от кого мне досталась эта отчаянность. Я ждала и мечтала три года - для того, чтобы сегодня встретиться со своим отцом.
И все же страх не отпускал меня. Ведь эти люди, с которыми я сейчас иду, хотят убить Призрака. Для меня он - непостижимая загадка, тот, кого я так желала увидеть… Но Призрак - все-таки живой человек, из плоти и крови. Мне не хотелось, чтобы его убивали… Но он сам уже отобрал столько жизней, он разрушил наш дом, нашу Оперу… В конце концов, он похитил мою подругу!
Из моей груди вырвался тихий всхлип. Я не знаю! Я запуталась. Господи, дай мне только увидеть его, дай хоть раз взглянуть в его глаза - а потом на все воля Твоя.

Мы ввалились в очередную "пещеру" и поняли, что, наконец, нашли то, что искали. Правда, не совсем. Перед нами раскинулось "логово Призрака", однако самого его не было видно. Мужчины рассыпались цепочкой по помещению, ища потайные ходы, по которым он мог бы покинуть подвалы, а мое внимание привлекло нечто, белеющее на темном полу. Я наклонилась и подняла странный предмет. Маска. Необычная маска-половинка для правой стороны лица. Мое сердце сжалось. Это его маска. Он брал ее руками, она касалась его лица…
Стоп. В моей голове зародился и внезапно сформировался отчаянный, совершенно безумный план. Мне даже самой стало странно - как я и вдруг додумалась до такого. Но сегодня столько жизней перевернулись, произошло столько всего, что я не могла не поменяться… Или проснуться?
Что ж, было ясно, что Призрака здесь больше нет, и поэтому я, стянув с ближайшего столика кружевную салфетку и бережно завернув в нее маску, выскользнула из зала. Здесь мне больше делать нечего.

В течение некоторого времени мне не выпадало возможности приступить к осуществлению своего плана. Мама не отстала от директоров, пока те не помогли разместить девочек, у которых не было своего дома и не приготовили рекомендательные письма для всех, кто работал в Опере. Лишь когда все немного утряслось, мне удалось ускользнуть от искрящейся жаждой деятельности мамы и направилась по одному знакомому мне адресу.
Немного поплутав по Парижу - не так часто я выходила раньше из Оперы, чтобы хорошо знать город - я, наконец, нашла дом, который искала. Когда-то вместе с нами занималась одна девочка, Анна, на пару лет меня старше. До появления Кристин она была моей лучшей подругой, но ей никогда особенно не нравилось танцевать, и мама лишь напрасно билась с нею. Анна покинула Оперу и вскоре вышла замуж, и, надо заметить, у ее супруга была довольно необычная профессия: Жак Ранье занимался разведением и дрессировкой собак. Многие знатные и просто богатые люди покупали у него замечательных охотничьих и сторожевых псов, а дамы всегда могли найти милый воспитанный "пуфик" для своего будуара. Еще только взяв маску в руки, я подумала собачьем питомнике Ранье. Призрак - человек, он не мог испариться из Оперы, он как-то из нее вышел. А раз вышел, то и оставил следы.
Анна и Жак приняли меня очень тепло. Они уже слышали о трагедии, разразившейся в Опере, и Анна беспокоилась за тех, кого знала. Узнав, что никто из наших не пострадал, она облегченно вздохнула и тут же засыпала меня вопросами. Мне было, что ей рассказать, и я просидела у них почти до вечера. Наконец, новости подошли к концу, и я решалась высказать свою просьбу.
Разумеется, я и не думала говорить им все - я была убеждена, что только заикнись я о Призраке, и они передадут мою идею в полицию. Я просто сказала, что мне очень нужна собака - такая, чтобы смогла найти человека, который мне дорог. Анна понимающе улыбнулась и немедленно согласилась мне помочь. Ее брак был счастливым, и она ни секунды не сомневалась, что я тоже ищу возлюбленного. Правда, когда я сказала ей, сколько прошло времени, она погрустнела и неуверенно посмотрела на мужа.
- Так давно… - пробормотала Анна. - Мэг, я не знаю, даже очень хорошая собака не сможет учуять практически выветрившийся запах…
Я в отчаянье закусила губу. Господи, ну почему я не пошла сразу? Ведь могла бы додуматься! Неужели я упустила последнюю возможность? Мои руки, сжимающие сумочку, в которой хранилась бережно укутанная маска, задрожали. Я уже почти совсем собралась уходить, как Жак, до сих пор о чем-то напряженно размышлявший, вдруг заговорил.
- Очень хорошая собака не сможет. И даже отличная не сможет. Но есть еще Реми.
Глаза Анна на секунду удивленно округлились, а потом она едва ли не захлопала в ладоши.
- Точно, Реми! Но… пойдет ли он с Мэг?
- Мы его попросим, - Жак ободряюще мне улыбнулся, встал и прошел куда-то в глубину дома. Вернулся он, ведя на поводке огромную черную овчарку. Собака шла спокойно и даже как то величаво, он нее веяло силой и непоколебимой уверенностью.
- Какой красавец! - восхищенно выдохнула я. - Понимаю, почему вы не хотите в ним расставаться.
Жак потрепал овчарку по спине.
- Нет, Мэг, дело не в этом... - улыбка этого добродушного молодого человека стала печальной. - Видишь ли, Реми - слепой пес. Никто не будет покупать его, но у него поистине потрясающий нюх! Он может найти все, что угодно, а еще он очень верный друг. Так, Реми?
Собака ткнулась носом в протянутую Жаком ладонь и слегка потерлась об нее, а потом отстранилась, приняв выжидательную позу. Анна снова всплеснула руками.
- Вот видите, он уже знает, что от него хотят помощи!
- Реми, - Жак наклонился к овчарке и направил ее морду в мою сторону, - знакомься, это Мэг. Ей нужен твой нюх. Помоги ей, пожалуйста.
Собака сделала шаг, по направлению ко мне, и я, опустившись на колени, протянула ей руку. Сейчас в этом огромном псе, который в таком положении был едва ли не выше меня, собрались все мои надежды.
Моей ладони коснулся холодный нос, после чего Реми чуть наклонил свою величественную голову. Как я поняла, его согласие было получено.

Мы с Реми стояли возле разоренного здания, которое когда-то было Оперой. Пес недовольно морщил нос - похоже, ему сильно не нравился запах гари, который лично я уже не чувствовала. Прохожих вокруг было немного - за прошедшие дни зеваки успели налюбоваться тем, что осталось от трагедии, и пепелище больше не привлекало их. Я достала из сумочки салфетку и, развернув ее, сунула под нос Реми маску.
Первым движением пса было ткнуться в мою сторону. Ну да, конечно, я же держала маску в руках…
- Не я, Реми, миленький… - я сама удивилась, как жалобно, почти всхлипывающее прозвучал мой голос. - Другой… Мужчина… Реми, пожалуйста, найди его!
Мы стали обходить Оперу по периметру, то и дело заворачивая ненадолго в прилегающие улицы, и я уже почти отчаялась что-либо найти, как вдруг мой четвероногий сыщик замер. Я тоже остановилась, не в силах поверить, что мой безумный план удался - и в этот момент Реми с силой рванул в один из переулков. От неожиданности я едва не выронила поводок, но в последнюю секунду успела удержать его в руках и побежала за моим проводником.
Мы неслись по парижским улицам, останавливаясь лишь на перекрестках, где Реми напряженно поводил носом, делал пару кругов, а потом снова уверенно увлекал меня вперед. Немногочисленные прохожие шарахались в сторону от огромного черного пса и, думаю, вряд ли кто видел на другом конце поводка мою худенькую светлую фигурку.
Наконец, когда я совсем почти выдохлась после часовой беготни по Парижу, Реми остановился у небольшого особнячка. Я огляделась. Похоже, нас занесло на окраину города - впрочем, судя по ухоженности соседних домов и маленьких парков, окружающих их, район все же был довольно респектабельным.
Реми нетерпеливо ткнулся носом в калитку. На секунду мною завладела ужасная мысль, а что, если он ошибся, и я сейчас вторгнусь в чей-то чужой дом? Но с другой стороны, особого выбора у меня не было: либо я иду, либо весь сегодняшний день я потратила зря. Поэтому, решившись, я толкнула калитку и вошла.
Снег не шел несколько дней, и поэтому мое сердце взволнованно затрепетало, когда я увидела на запорошенной снегом дорожке цепочку следов.
Одну-единственную. Я, внезапно почувствовав слабость, опустилась на колени и протянула руку, почти коснувшись следов кончиками пальцев. Это были следы мужских ботинок. Они вели к дому. Я подняла взгляд и зачарованно посмотрела на дверь. Кто бы ни прошел в этот дом, до сих пор там (ну, если, конечно, он не вышел через черный ход). Собрав все оставшиеся силы, я поднялась и, стараясь не наступать на оставленные мужчиной следы, дошла до двери. Закрыв глаза и вдохнув в себя свежий морозный воздух, и нажала на ручку и вошла в дом.
Попросив Реми подождать меня в прихожей, я перешагнула порог и оказалась в гостиной.
В комнате царили холод и полумрак. Мне понадобилась почти целая минута, чтобы разглядеть человека, неподвижно лежащего на софе. Я подождала немножко, а потом подошла поближе. Мужчина не шевельнулся - похоже он даже не слышал меня. Собравшись с духом, я осторожно коснулась рукой его плеча. Он вздрогнул, но не обернулся. Мои глаза уже немного привыкли к полумраку и я огляделась.
Комната рождала впечатление, будто отсюда то ли не успели съехать, то ли не успели въехать окончательно. В странном беспорядке стояли разрозненные вещи. На буфет, расположившийся так, что полностью закрывал одно из окон, были наброшены салфетки, а за его стеклом виднелись фарфоровые безделушки - зато у стола, придвинутого к стене, не было ни единого стула. Ни в камине, ни возле него не лежало дров. В доме явно никто не жил.
Я закусила губу. Ситуация становилась идиотской: темная полупустая комната, я, стоящая посреди нее и кутающаяся в свою шубку, мужчина, лежащий на софе в одной тонкой разорванной рубашке. Я бросила взгляд на часы, стоящие на каминной полке - но тут же одернула себя. Тишину комнаты не нарушало тиканье, да и вряд ли у него было время завести часы.
Я вздохнула и предприняла еще одну попытку.
Надо бы обратиться к нему... но как? Призраком - глупо, отцом... я не решалась.
- Эрик... - тихонько позвала я и снова коснулась его: теперь не за плечо, а за ладонь.
Рука мужчины была настолько ледяной, что я на секунду усомнилась в его принадлежности к реальному, а не призрачному миру.
На сей раз мужчина сперва замер, а потом медленно - я даже задержала дыхание, боясь спугнуть момент - очень медленно приподнялся на локтях. Чуть повернул голову - и из-под спутанных волос на меня сверкнул зеленый глаз.
На несколько секунд мы замерли в таком положении, потом в его глазе мелькнуло узнавание.
- Мэг?..
Я не сразу поверила, что этот осипший с хрипом голос принадлежит тому ангелу, что пел в "Торжествующем Дон Жуане".
- Да, это я... Я... искала Вас... тебя... - Мой голос с каждым словом становился все тише и тише, а закончила я совсем шепотом: - Я все знаю...
Он помолчал, а потом так же отрывисто бросил:
- Элиза сказала?
Мне понадобилось время, чтобы сообразить, что он говорит про мою маму - я просто никогда не слышала, как кто-нибудь называл ее по имени.
- Нет... - прошептала я. - Я... сама нашла ее дневник, - тут я заговорила быстрее, - Это было три года назад, я... я так хотела Вас... тебя увидеть, но ты не хотел, и я не решалась...
Мое красноречие иссякло столь же внезапно, как и началось, однако, судя по удивлению, появившемуся на его лице, он понял, что я имела в виду.
- Увидеть? Меня? Девочка, ты с ума сошла!
Я облегченно перевела дыхание. Так, он говорит более развернуто - это уже хорошо. Я присела рядышком, положив и вторую свою ладошку на его руку. Она все еще была холодной, но хотя бы не ледяной. Под бледной, чуть посеревшей кожей отчетливо виднелись тонкие голубые вены. Сам он выглядел таким измученным и истощенным, что у меня комок подкатил к горлу.
- Я не сошла с ума, - очень тихо произнесла я. - Но ведь ты - мой... отец, - вот я и произнесла это слово! - Родной человек... дорог мне независимо от того, как он выглядит.
Призрак опустил голову.
- Моя мать не могла без отвращения смотреть на мое лицо. Элиза видела его всего один раз. Как я мог ждать иного от тебя?
Наверное, в каждой женщине, даже самой юной, живет дух утешения. Продолжая сжимать его ладонь одной рукой, я протянула руку к его голове и начала тихонько перебирать его спутанные волосы. Он судорожно вздохнул, но промолчал. Так мы просидели еще некоторое время. Постепенно его дыхание успокоилось и выровнялось. Тогда я решила немного сменить тему. Снова оглядевшись, я спросила его:
- Этот дом... чей он?
- Мой, - Призрак сделал паузу, после чего продолжил, - У меня... был период, когда я решил, что моя жизнь может измениться. Я... даже хотел сделать Элизе предложение и зажить как все нормальные люди, - он снова помолчал. - Я купил этот дом и даже начал его обставлять... но в один прекрасный момент понял, что ничего из этой затеи не выйдет. Элиза не захочет ничего менять в своей и твоей жизни, ты испугаешься меня, а парижские обыватели никогда не примут меня в свою среду. Я отказался от этой безумной мысли, но дом оставил. На всякий случай.
Я почувствовала, как внутри меня разливается некое спокойствие. Мужчина, лежащий передо мною, уже не казался мне призраком. Это был живой измученный человек, которому в жизни так не хватало любви и простого человеческого тепла. И я... я могла, я чувствовала в себе силы подарить ему это тепло!
- И что же ты собираешься делать дальше? - мои пальцы продолжали перебирать его пряди.
- Не знаю, - усталый вздох. - Вообще-то, я хотел уехать отсюда - куда угодно, только подальше. Моих денег вполне хватит на путешествие...
Я крепко сжала его руку и воскликнула, почти перебивая:
- Возьми меня с собой!
Голова Призрака (боюсь, еще долго я буду называть его так) снова приподнялась, в его взгляде скользнуло удивление. Но меня уже было не остановить.
- Не хочу танцевать нигде, кроме Оперы! Я хочу увидеть мир, и еще... я хочу побыть с тобой!
Отец, казалось, что-то обдумывал.
- А Элиза?
Я в ответ мотнула головой.
- Мама занята. Она взвалила на себя заботу о балетной школе, и ей еще долго будет не до меня. Я уверена, что она отпустит меня - особенно с тобой!
Собственно, на этом все и закончилось. Я взяла с него обещание, что он никуда не сбежит без меня, растопит камин и поест (когда он встал с софы его заметно шатало). Он сходил в соседнюю комнату и вернулся в наброшенном на плечи пальто. Не слушая мои возражения, он вышел со мной на улицу и поймал для меня экипаж. Реми я оставила с ним, в надежде, что забота о другом живом создании, не позволит ему забыть и о себе.

Следующий день прошел, как во сне.
Мама отнеслась к моему заявлению еще спокойнее, чем я рассчитывала, и без лишних напутствий помогла мне собрать чемодан. Когда я вернулась в дом, где оставила отца, оказалось, что он тоже уже готов. Моим последним делом в Париже было возвращение Реми его хозяевам. Искренне поблагодарив семью Ранье и с трудом избежав расспросов, я выбежала из дома и села в экипаж, в котором отец ждал меня.
Еще час - и мы покинули город. Прощай, Париж, прощай, Франция! Почему я так уверена, что больше не увижу вас? Эпилог На Париж падали легкие хлопья снега. Белый покров ровным слоем ложился на дороги, дома и людей. Перед небольшим домом в тихом районе города остановился экипаж, из которого медленно вышел пожилой джентльмен. Кивнув кучеру, тут же тронувшему поводья, мужчина перевел взгляд на дом.
Аккуратное ухоженное здание приветливо поблескивало чисто вымытыми окнами. Немного постояв, визитер толкнул калитку и по расчищенной от снега дорожке прошел к дому. Почти сразу после короткого стука дверь распахнулась, и на пороге появилась подтянутая пожилая женщина, чей густой седой пучок венчал ее подобно короне. Мужчина несколько секунд пристально вглядывался в нее, а потом отвесил вежливый поклон. Глаза женщины на мгновение распахнулись, и ее взгляд буквально впился в его лицо. Наконец, поверив увиденному, она улыбнулась и произнесла:
- Здравствуй, Эрик. Добро пожаловать.
Хозяйка чуть отстранилась, пропуская гостя в дом. Мужчина усмехнулся и кивнул.
- Доброе утро, Элиза. Спасибо за приглашение.
Входя в дом, Эрик снял цилиндр и привычным движением поправил волосы. Они отрасли куда длиннее, чем помнила мадам Жири, и были зачесаны на правую сторону. Заметив, что бывшая балетмейстер рассматривает его из-под полуопущенных ресниц, мужчина снова усмехнулся.
- Мэг очень одаренная девочка. Еще в начале нашего совместного путешествия она предложила мне попробовать не маску, а попытку замазать все косметическими средствами. Конечно, даже ее гримерные способности не смогли сделать из меня красавца, но, по крайней мере, на улице от меня не шарахаются.
Элиза Жири забрала пальто у Эрика и кивком пригласила его пройти в гостиную. Вряд ли сейчас кто-нибудь узнал бы в этой уютной, по-женски ухоженной комнате полупустое промерзшее помещение, в котором когда-то Призрак скрывался после разрушения Оперы. Вскоре после отъезда дочери и Эрика бывшая балетмейстер получила пакет с документами, подтверждающими право собственности на дом.
- Кстати, о Мэг, - произнесла мадам Жири, разливая чай по изящным фарфоровым чашкам. - Она писала недавно. У нее родились правнуки, и она опять звала в гости. Впрочем, я, наверно, так и не соберусь уехать из Парижа… Хотя хотелось бы повидать детей. О тебе, к слову, тоже спрашивала: жаловалась, что ты совсем не пишешь, и она даже не знает, в какой ты стране.
Эрик осторожно взял чашку, над которой легкой дымкой клубился пар.
- Ты же знаешь, что я не люблю писать писем, - помолчав, сказал он. - К тому же сейчас я вернулся во Францию и больше не собираюсь ее покидать. Честно говоря, я уже устал мотаться по свету.
Следующие минут десять прошли в тишине, которую нарушали лишь редкое звяканье чайных ложечек, да хруст свежих круассанов. Наконец, мадам Жири нарушила затянувшееся молчание.
- Сегодня днем в бывшей Опере будет аукцион: спустя столько лет, наконец, решили распродать все, что только можно, а здание снести. Знаешь, его так и не решились реставрировать - Опера не соответствовала республиканским настроениям…
Мадам Жири сделал паузу, как бы приглашая собеседника, вернее, слушателя, вставить свою реплику, но Эрик не проронил ни слова. Тогда хозяйка продолжала:
- Я думаю сходить туда. Вряд ли там сохранилось что-то по-настоящему ценное, но, возможно, я приобрету какую-нибудь памятную безделушку.
Левая бровь Эрика чуть приподнялась.
- Это не похоже на тебя, Элиза. Ты стала сентиментальной.
Бывшая балетмейстер рассеянно улыбнулась.
- Возможно. Столько времени прошло. А Опера… Там прошли мои детство, юность и молодость. Там я училась, танцевала и преподавала. Половина моей жизни оказалась посвящена ей - и если Опера Популер суждено сгинуть окончательно, мне бы хотелось оставить при себе хотя бы память о ней.
А… ты, Эрик? Ты не хочешь составить мне компанию в этой поездке?
- Нет, - мужчина покачал головой. - Лично я никогда не имел слабости ходить на кладбища… и не надо говорить мне, что ЭТО кладбище создал я сам.
- Что ж, очень жаль, - мадам Жири взяла протянутую ей чашку и вновь наполнила ее чаем. - Возможно, виконт де Шаньи тоже посетит этот аукцион.
- Виконт? - руки Эрика, принявшие чашку обратно, едва заметно вздрогнули. - Один, без супруги?
- Кристин умерла два года назад, - очень тихо произнесла мадам Жири. - Она похоронена на том же кладбище, что и ее отец - таково было ее последнее желание. Между прочим, - ее голос стал тверже, - если бы ты писал чаще, чем раз в пять-семь лет, ты бы об этом знал.

Часы на стене пробили полдень. Мадам Жири решительно поднялась со своего места.
- Мне пора. Так ты точно не желаешь поехать со мною?
Эрик вновь покачал головой и тоже встал.
- Нет. Извини.
- Что ж… В таком случае до свидания. Надеюсь - раз уж ты решил остаться в Париже - до скорого.
- Я сказал, что остаюсь во Франции, а не в Париже, - поправил хозяйку бывший Призрак. - Очень шумный и беспокойный город. Впрочем, думаю, я еще зайду к тебе.
Выйдя из дома, Эрик подозвал экипаж и, сев в него, нащупал за пазухой цепочку, пропущенное сквозь кольцо. Какими бы изящными ни были пальцы музыканта, кольцо, сделанное для более тонких - женских - пальчиков, подходило ему разве что на мизинец.
Эрик сказал правду: он действительно не любил кладбища, они все напоминали ему о добровольной могиле под Оперой, в которой он похоронил себя на столь долгие, самые лучшие годы. Однако сейчас надо было пересилить себя - хотя бы в первый и последний раз. Хотя посещение этого неприятного места все же немного откладывалось, ибо по пути нужно было заехать еще по двум адресам.
Из цветочного магазина бывший Призрак вынес одну-единственную алую розу. Продавец проводил его удивленным взглядом - мужчины такого возраста если и покупали цветы, то лишь шикарными букетами. Одинокие розы удел юношей и романтиков. Галантерейная лавка подарила розе черную шелковую ленту, легким узлом связавшую цветок и кольцо, снятое с цепочки. Вот и все.: последний подарок готов.
Экипаж продолжал катить по направлению к кладбищу, а Эрик бесцельно крутил в руках розу. Его взгляд то и дело падал на кольцо. В последние годы его забавляло - правда, как-то по-грустному - что кольцо изначально принадлежало Раулю де Шаньи. Его Призрак отнял у Кристин - и его же вручил в знак "помолвки". Просто все пошло немного не так, как он предполагал, и никакого другого кольца под рукой не было. Зато когда Кристин уходила, она, то ли не признав кольцо, то ли не желая оставлять у себя то, что касалось рук Призрака, вернула ему его вновь. Таким образом, это кольцо, которому изначально предназначалось красоваться на руке "госпожи виконтессы", объездило весь свет - а вот теперь должно вернуться на свое законное место.

Ее могила… Имя, даты жизни, посвящение… портрет. Так вот какой ты стала - ты, которая вызвала столь странные чувства, помешала разобраться в себе и чью жизнь так неожиданно для самого себя устроил Призрак Оперы.
Эрик положил на могилу свою розу и, постояв еще с минуту в молчании, развернулся и медленно побрел по дорожке меж бесконечных памятников. Внезапно за его спиной раздалось шуршание гравия. Эрик вздрогнул и обернулся.
Мужчина в форме шофера, монахиня и пожилой джентльмен в инвалидной коляске. Наверняка он приехал посетить могилу кого-то из родственников, к которому вскоре присоединится. Эрик уже собрался продолжать путь, но коляска остановилась возле могилы Кристин. Сидящий мужчина с трудом приподнялся и, сделав несколько шагов, поставил на постамент…
У бывшего Призрака перехватило дыхание. Не может быть!
Это… это же его шарманка - одна из первых вещиц, что он создал своими руками! Откуда она у этого старика? Почему он оставляет ее именно здесь?
Мужчина вздохнул и отвел глаза от шарманки. Его взгляд скользнул по касательной и наткнулся на алую розу - такую вызывающе-яркую в этом белоснежном безмолвии. Старик вздрогнул и в неожиданно резком движении поднял голову.
Зеленые глаза встретились с голубыми. Даже годы не заставили их выцвести совершенно.
Виконт Рауль де Шаньи.
Эрик безмолвно снял цилиндр и слегка наклонил голову.
Вот и свиделись.

Designed by Louis. Все права защищены.