Когда сердцу одиноко

Название: Когда сердцу одиноко
Персонажи: Фернан де Морсер/Жерар де Вильфор
Рейтинг: R
Права: см. Александр Дюма "Граф Монте-Кристо"
От автора: И у пэра Франции, и у королевского прокурора в прошлом имеются тайны. А в настоящем времени - лишь пустота

Глава первая

Никогда ни один урожденный аристократ не поймет и не оценит всех благ, даруемых ему положением. Даже те, кто побывали в эмиграции, кто по милости Революции вынуждены были терпеть нужду - даже они глубоко убеждены, что все, чем они владеют, принадлежит им по праву, дарованному свыше.
И тот, кто долго и упорно шел к вершинам, кто выцарапал себе титул и состояние - того так преследует вечная презрительная снисходительность света, что он не может в полной мере наслаждаться тем, к чему так стремился.
И только тот, кто поднялся в мир другой жизни тайно, кто помнит, кем он был, но кто в глазах света обладает сияющей броней родовитости - только он может получить упоение от своего положения.
Фернан имел полное право упиваться им. Нищий рыбак из деревушки возле Марселя - теперь он был генералом, графом, пэром Франции, в конце концов, просто состоятельным человеком. Он находился лишь на середине четвертого десятка, был женат на прекраснейшей женщине и растил сына - очаровательного и смышленого мальчугана. Жизнь удалась и сияла всеми своими красками.
Сейчас, идя под руку с Мерседес по аллеям парка, где в эти летние дни гуляли парижские аристократы, Фернан раздумывал именно об этом. Его ощущения были гораздо острее, чем у любого встречного. Казалось, солнце для него сияло ярче, воздух был свежее, цветы пышнее - ибо он имел возможность сравнивать, сопоставлять и воистину наслаждаться.
И Фернан, вне всяких сомнений, наслаждался бы, если бы все, для чего он положил столько сил, принесло ему именно те плоды, которых он так желал.
Если бы Мерседес сказала ему, что счастлива. Или нет, ей не обязательно было говорить. Вполне достаточно, если бы она взглянула Фернану в глаза, и он увидел бы, как в них плещется счастье. Но даже в те минуты, когда Мерседес смотрела на их сына, и взгляд ее темных глаз теплел от материнской любви, ни единой искорки счастья не мелькало в их глубине.
Мысли Фернана прервались, когда Мерседес вдруг потянула его в сторону, заставляя свернуть на боковую тропинку. Оглядевшись, генерал заметил, что они будто бы пытаются обогнуть худенькую светленькую девочку лет девяти или десяти, которая общению со своими ровесницами предпочла одиночество.
- Не от этой ли малышки мы бежим? - весело поинтересовался Фернан, пытаясь вызвать улыбку на плотно поджатых губах супруги. Однако, к его удивлению, ответ был положительным.
- Именно, и прошу тебя, поторопись. Я не хочу натолкнуться на ее отца.
- А кто ее отец? - рассеяно спросил Фернан. Его это нисколько не интересовало, но они с Мерседес так редко разговаривали, пусть даже о пустяках.
Каталанка бросила на мужа быстрый взгляд из-под пушистых ресниц.
- Эту девочку зовут Валентина де Вильфор, - негромко произнесла Мерседес.
По-видимому, эта фамилия должна была что-то говорить Фернану, и он старательно нахмурился, делая вид, что понимает всю тяжесть вины девочки за обладание ею. Однако, когда Мерседес отвернулась, вновь обратив свое внимание на дорогу прямо перед собой, генерал начал перебирать в памяти имена. Жизнь сводила его со столькими людьми… Однако для того, чтобы вызвать такую неприязнь в голосе обычно столь спокойной и сдержанной Мерседес, этот человек должен был действительно нанести чувствительный удар ее душе. Но кто бы это мог быть?
За этими мыслями Фернан не заметил, как они подошли к группе дам, приветствовавших графа и графиню де Морсер. Раскланявшись со всеми и неохотно отойдя от Мерседес, оставляя ее в женском обществе, генерал задумчиво отправился обратно. Он почти дошел до развилки, на которой они с женой свернули, когда из-за деревьев и густых кустов увидел, как к девочке, все еще стоявшей там, подошел высокий худощавый мужчина. Черный костюм, в который был затянут сей господин, мало подходил под атмосферу парка, а бледное лицо с резким и сухим выражением явно не принадлежало человеку, вышедшему на праздную прогулку.
"Он похож на судейского, - подумал про себя Фернан. - Только у этих бывают такие постные физиономии"
Едва эта мысль мелькнула в его голове, как за ней пришла догадка. Генерал вспомнил, точнее, угадал кому именно принадлежало имя, столь неприятное Мерседес.
Марсель, тринадцать лет назад. Помощник королевского прокурора, к которому обращалась Мерседес в ночь своей несостоявшейся помолвки. Она не говорила, куда собралась идти, но Фернан проследил за ней. Он видел, как она разговаривала с каким-то мужчиной в праздничной одежде - было темно, и Фернан не видел его лица, но даже если бы и видел, то сколько лет прошло… И тем не менее, сейчас генерал был уверен: это именно он. Тот, кто вместе с ним самим и Дангларом избавил Марсель от Эдмона Дантеса.
Имя Дантеса, всплывшее из прошлого, которое Фернан старательно пытался утопить в Лете, заставило его вздрогнуть и вернуло к реальности. Стоя совсем недалеко от господина в черном и его дочери, генерал слышал их разговор:
- Валентина, почему вы опять скрываетесь ото всех? Мы приехали, чтобы вы пообщались со своими сверстницами, а не прятались от них по аллеям.
- Извините, отец, - белокурая головка девочки опустилась. - Мне не хочется ни с кем играть.
- Валентина, - вздохнул мужчина и, достав часы, бросил на них быстрый взгляд, - у меня не так много свободного времени. Я трачу его на то, чтобы вы общались с другими детьми, развлекались. Просто погулять вы могли бы и в нашем саду.
Девочка ничего не ответила, и господин де Вильфор решительно взял ее за руку, увлекая вперед. Фернан машинально проследовал за ними.
Через некоторое время эта своеобразная цепочка дошла до широкой поляны. На одном ее конце мальчики играли в мяч - среди них Фернан заметил и своего Альбера и даже приостановился, любуясь, с какой ловкостью и быстротой двигается его сын. На другом, ближе к тропинке, собралась стайка девочек, от которой вдруг отделилась черноволосая малышка лет семи и пошла навстречу им. Фернан, отвлекшись от Альбера, с удивлением понял, что он знает ее: это была дочка Данглара.
- Добрый день, господин де Вильфор, - присела девочка в легком реверансе, дерзко смотря мужчине прямо в лицо.
- Здравствуйте, Эжени, - кивнул ей прокурор и легонько подтолкнул свою дочь вперед. - Не будете ли вы так добры позаботиться о моей Валентине?
- Конечно, - широкая улыбка, казалось, не сходила с лица маленькой m-lle Данглар. Она взяла Валентину за руку и, несмотря на то, что явно была несколько младше нее, решительно увлекла в сторону других девочек. Сделав несколько шагов, она обернулась и помахала свободной рукой:
- Не волнуйтесь, господин де Вильфор, - весело крикнула Эжени, - от нас она не сбежит!
Прокурор некоторое время смотрел им вслед, после чего снова достал часы. Похоже, увиденное ему не слишком понравилось, ибо черные брови, столь резко выделяющиеся на его бледном лице, недовольно нахмурились, отчетливее обозначив морщинку между ними. Прокурор резко развернулся на каблуках и, сделав пару стремительных шагов, едва не налетел на Фернана, который во время всей этой сцены так и стоял чуть позади, не скрываясь специально, но сокрытый в тени деревьев.
Несколько секунд мужчины молча смотрели друг на друга, поглощенные собственными мыслями, потом, вспомнив о приличиях, прохладно кивнули друг другу.
- Прошу прощения, - произнес Фернан, чувствуя, что если кто-то и должен произнести сейчас что-либо, так это он. - С моей стороны было бестактно вас преследовать, однако военные привычки трудно оставить. Мне показалось, что мы встречались раньше.
- Люди, которые встречаются со мною, - сейчас, когда они стояли лицом к лицу, голос Вильфора звучал отчетливее - резко и с напором, - забывают об этом нескоро. Я королевский прокурор.
"Я не ошибся", - подумал Фернан, вежливо поклонившись и в свою очередь представляясь:
- Генерал де Морсер, к вашим услугам.
Несмотря на то, что роста мужчины были почти одинакового, Вильфору удалось смерить собеседника взглядом свысока.
- Еще раз вынужден просить извинить меня за манеры, - улыбнулся Фернан. Его широкая белозубая улыбка на красивом чуть смугловатом лице обычно действовала безотказно, подкупая собеседников. Однако сейчас ему попался достойный противник. - Прошло уже некоторое время, как я снял мундир и занял кресло пэра, однако солдатские привычки никак не желают меня покидать. Супруга вечно ставит мне это в укор.
За этим разговором собеседники успели пройти небольшой путь, выйдя на ту поляну, где оставалась Мерседес. Она и сейчас была там, лишь отойдя с другими дамами чуть дальше. Как бы в подтверждение своих слов Фернан протянул вперед руку и заученным изящным жестом указал в ее сторону. Вильфор машинально проследил за этим движением, однако, увидев нечто в том направлении, внезапно резко остановился. Его худощавое лицо совершенно побелело, даже губы побледнели. В глазах на мгновение мелькнуло странное чувство, в котором Фернан с удивлением опознал ужас.
Однако господин де Вильфор уже в следующее мгновение взял себя в руки. Когда он снял очки и, достав из кармашка сюртука белоснежный платок, протер их, его пальцы лишь едва заметно вздрагивали.
- Что-то не так, господин прокурор? - поинтересовался Фернан, который в этот момент тоже ощутил напряжение.
- Нет, - голос Вильфора прозвучал все так же резко, и Фернан не мог определить по нему, волнуется этот человек или нет. - Но, пожалуй, настал мой черед извиниться, господин генерал. На какое-то мгновение мне показалось, что мне знакома ваша супруга… но, разумеется, это невозможно.
- В свете все так или иначе знакомы, - попытался пошутить Морсер, однако Вильфор оборвал его:
- Я не бываю в свете. Я слишком занятой человек, чтобы тратить свое время на салоны. Так что если ваша супруга никогда не бывала, скажем, в Марселе…
Взгляд Вильфора впился в лицо Фернана, и того вдруг посетила мысль, что теперь он знает, каково это оказаться перед государственным обвинителем. Глаза прокурора, голубые и холодные, смотрели пристально, и стекла очков ничуть не смягчали пронзительности этого взгляда. Однако и генерал был не так-то прост. И пусть в родных Каталанах его считали хорошим, но недалеким парнем, жизнь научила его быть настороже. Несколько раз крутые повороты в судьбе Фернан зависели от того, насколько умело он сможет держать апломб.
Граф де Морсер с достоинством перенес взгляд королевского прокурора.
- Моя супруга родом из Испании. Убежден, до брака со мною она не бывала во Франции.
- Что ж, я был уверен, что ошибся, - Вильфор отвел взгляд, не преминув, однако, вновь скользнуть им по Мерседес. - Просто яркая красота вашей супруги напомнила мне уроженок тех мест, где прошла моя юность.
Мужчины раскланялись и разошлись. Фернан ощущал смутную тревогу от того, что он сам, лично, спровоцировал эту совершенно ненужную встречу. Мысли же королевского прокурора находились под полной защитой его сурового и неприступного облика.

Глава вторая

Тишину нарушало лишь негромкое тиканье часов. Человеку, погруженному в свои мысли, могло показаться, что это чье-то сердце бьется совсем рядом: мерно и спокойно. Даже по-своему уютно.
Вильфор подпер голову рукой и глядел в окно. Сегодня он смотрел на часы и торопился по привычке, но не по необходимости. До осенней сессии суда оставалось еще много времени. Куда было спешить? Чтобы вот теперь сидеть в одиночестве в своем кабинете и вслушиваться в негромкий отсчет времени?
Ибо других звуков в этом доме не наблюдалось. Слуги передвигались бесшумно, не смея мешать делам королевского прокурора. Валентина, единственное дитя, была тихой девочкой, никогда не беспокоящей отца. Ну а господин Нуартье не способен был производить шум по чисто физиологическим причинам.
Вильфор обхватил голову обеими руками, сжимая виски. Он старался избавиться от этой тишины как мог. Он пытался вырваться из царства безмолвия - но и в обществе других людей не мог найти успокоения. От природы не имея склонности к жизни, которой дышало так называемое светское общество, королевский прокурор привык, что подобными делами занимается его супруга. И теперь, спустя почти полгода со дня ее смерти, находясь в свете, Вильфор слишком часто ловил себя на мысли, что вот сейчас изящная фигура Рене мелькнет неподалеку от других дам, что она обернется и подарит ему улыбку - такую светлую, такую безмятежную…
И когда это напряженное ожидание чуда, внезапного возвращения в прошлое, перевешивало страх перед тишиной, ничего не оставалось, как развернуться и бросаться обратно в пуховые объятия бесконечного молчания.
А ведь совсем недавно Вильфор с нетерпением ожидал этого перерыва в работе. Он ведь так хотел посвятить больше времени своей дочери. За прошедшую сессию он видел ее лишь спящей; но и тогда на лице Валентины Жерар не мог не замечать серебристых дорожек от слез.
Время если не лечит, то позволяет как-то ужиться с ситуацией. Все в мире проходяще и бренно, пытался внушить себе королевский прокурор. Он был ненамного старше Валентины, когда его мать оставила их ради лучшего мира. Но если отношения Жерара с его отцом уже тогда были довольно напряженными, то ведь у них с дочерью все совсем по-другому…
А вот теперь оказывается, что ему нечего сказать ей. Валентина неожиданно пришлась по душе господину Нуартье, и с тех проводила бОльшую часть времени у деда, там, где королевский прокурор неизменно чувствовал себя незваным гостем.
Вильфор встал и, пройдясь по комнате, остановился у окна.
Еще и отец. Какой же тяжелый год - всего так много и так сразу. И ведь какая нелепость: он, королевский прокурор, столь решительно высказывающийся по поводу чужих судеб, совершенно терялся, когда дело касалось его собственной. Вот и сегодня: Жерар ведь хотел сделать приятное Валентине, хотел, чтобы они вместе отправились на прогулку в парк, хотел, наконец, снова увидеть улыбку на печальном личике дочери…
А в результате все закончилось тем, что его нервы взвинчены до предела, а Валентина замкнулась в себе еще больше. Что он сделал не так, где ошибка?
Вильфор устало потер висок. Стоило ему попытаться сделать шаг вперед - как судьба отталкивала его на два назад. Нет уж, пусть поскорее начнется новая сессия; работа - вот что у него получается хорошо, она поглощает с головой и за усталость вознаграждает удовлетворением.
Вернувшись за стол, Вильфор скользнул взглядом по лежащим на нем делам. Ничего серьезного, такое впечатление, что все крупные преступники дружно отправились на каникулы, оставив промышлять лишь мелких сошек. Даже сосредоточиться не на чем. А сегодня - именно сегодня! - это было бы так кстати.
Оказывается, ко всем прочим "радостям" жизни королевскому прокурору не хватало только напоминания о том деле. Если бы Вильфор не был законченным материалистом, он бы заподозрил, что некие высшие силы специально подгадали эту встречу с генералом и его испанской супругой.
А впрочем…
Пальцы королевского прокурора пробарабанили по столешнице какую-то мелодию. Если уж есть и время, и объект, то почему бы не уделить внимание его занимательной коллекции?
У Вильфора хранились досье на всех людей, которые хоть что-то значили в общественной жизни. Многие из этих дел так и оставались тонкими папками с несколькими листами, на которых указывалась общая информация, ее источники и отметки о том, где можно произвести дополнительные изыскания. В большинстве случаев подобные уточнения не требовались, однако в экстренных ситуациях всегда неплохо иметь хоть какую-то почву под ногами. Увы, во времена Реставрации и даже в последующие годы без подобной предосторожности непросто было работать: самозванцев во Франции хватало.
Открыв потайной замок своего архива, королевский прокурор быстро дошел до буквы "М", найдя среди папок нужную.
- Граф Фернан де Морсер, генерал… - пробормотал Вильфор, разбирая немногочисленные листки. - Пэр Франции…
Информации было немного. Последние почти пятнадцать лет - военный, сделавший карьеру от офицера невысокого чина до генерала. До этого…
До этого ничего определенного. Сухие краткие строчки отчета человека, которому было поручено заводить подобные дела, сообщали, что Фернан де Морсер - единственный сын графов де Морсеров, которые бежали из Парижа за пределы Франции в тот год, когда голова Людовика XVI скатилась с эшафота. Вильфор заглянул в другой листок: год рождения - 1796. Родился уже в эмиграции, значит, искать хвосты этой истории будет сложно.
Родителей, как прокурор и думал, в живых уже нет. Других претендентов на благородное имя и герб, уходящий корнями к временам крестовых походов, тоже не имеется. Из близких у графа, похоже, только супруга - родом из знатной испанской семьи (единственное, что сообщалось о Мерседес де Морсер) - и одиннадцатилетний сын Альбер.
На отдельном листе был вынесен список доходов господина генерала. В частной жизни Вильфора менее всего интересовали чужие состояния, однако для прокурора это являлось одним из важнейших пунктов, требующих особого внимания. Разумеется, у знатных людей больше возможностей занимать крупные суммы, однако даже им нужно с чего-то отдавать долги. Деньги ниоткуда не появляются… да и не исчезают в никуда. И если у кого-то внезапно возникают крупные траты или приобретения, это уже повод для пристального внимания.
Однако в этом вопросе граф де Морсер, казалось, был безупречен: его состояние было основательным и приносило стабильные доходы.
Вильфор оперся локтями на стол и опустил подбородок на сплетенные пальцы рук.
В деле было несколько моментов, которые вызывали сомнения - но, сказать по чести, чью жизнь можно назвать абсолютно чистой и прозрачной? Генерал мог быть потомком графов де Морсер, а мог и не быть. Королевский прокурор когда-то сам лично вел несколько дел по разоблачению мнимой знати - и видел, что кое-кто из них держался в зале суда так, что урожденным аристократам и не снилось. Однако такие люди обычно предпочитают либо придворную жизнь, либо теплые столичные места. Мало кто будет выдавать себя за аристократа, вступив в действующую армию и подставляя свою грудь под выстрелы. А ведь генерал де Морсер побывал, казалось, на всех фронтах, куда Франция только направляла своих сынов.
Вильфор прикрыл глаза. Он бы захлопнул папку с этим делом и положил ее на место, чтобы больше не вынимать - почти наверняка она не понадобится - однако вновь и вновь перед его взором вставал облик супруги графа.
Сколько лет прошло? Десять, двенадцать? Нет, больше… четырнадцать, кажется. Было темно - темно на улице и у Вильфора в глазах. Он пылал, как в лихорадке, его мысли, стремившиеся к раз выбранной цели, метались, не в силах упорядочиться.
Но он помнил ее, все равно помнил. Глаза невесты Эдмона Дантеса, слишком гордой для простой рыбачки, но ради своего жениха молившей помощника прокурора Марселя о милости - эти глаза давно уже не снились Вильфору. Другие кошмары вытеснили этот, задвинули в самый дальний, самый темный уголок разума. Жерар так хотел забыть тот отчаянный взгляд, что со временем ему это удалось.
И вот видение карающего ангела вновь снизошло на него. Видение, ранее облаченное в легкий и живописный наряд каталанки, ныне приобрело облик знатной дамы из высшего света, но годы почти не отразились на прекрасных и благородных чертах.
И все-таки…
Вильфор, не сдержавшись, снова вскочил на ноги и продолжил мерить комнату шагами. Почему бы ему не ошибиться? Он знал преступников, которые держались с поразительным достоинством - но так же знал, в том числе и по самому себе, что и за маской непоколебимости нечистая совесть покоя не дает. Особенно эта совесть любит набрасываться, когда нет сил ставить ей заслоны, когда сердце и без того раздирают печаль и одиночество.
Отчего бы не прийти к такому простому решению, что старая боль всплывает, желая присоединиться к новой? Королевский прокурор не встречал той женщины почти пятнадцать лет - почему он так уверен, что именно ее увидел сегодня в парке? Как она могла бы попасть туда, как, в конце концов, простая каталанка стала женой пэра Франции?
Внезапно Жерара посетила мысль, которая вызвала холодный пот и заставила резко остановиться посреди комнаты.
Ведь был же донос. Вильфор так поспешно уехал из Марселя, потом это возвращение Наполеона… да и что греха таить, желание как можно скорее вообще позабыть об этом деле - словом, он так и не удосужился выяснить, а кто же написал донос на юного капитана. Несомненно, этому человеку чем-то мешал Дантес, но, раз уж он знал о письме Бонапарта, то не было ли ему известно и о содержании этого послания? От этой мысли внезапно всплывшее в памяти красивое лицо генерала де Морсер, который якобы случайно подошел к Жерару сегодня, показалось зловещим.
Вильфор медленно поднял руку и с силой прижал лихорадочно бьющуюся жилку на виске. Сердце его колотилось так, что оставалось только удивляться, как оно до сих пор не вырвалось из грудной клетки.
Как во сне королевский прокурор на негнущихся ногах подошел к столу и, рухнув в кресло, взял в дрожащие пальцы перо. Усилием воли заставив себя собраться с мыслями, он набросал своим обычным угловатым почерком короткую записку. Вызвав слугу, Вильфор приказал отнести ее по адресу, который был указан в деле: улица Эльдер, 27.

Глава третья

В доме графа де Морсер, по-наполеоновски пышном и безвкусном, тишины не бывало никогда. Юный виконт Альбер, которому недавно минуло одиннадцать лет, не давал покою ни единого шанса воцариться здесь. Подвижный и любознательный мальчик, казалось, и представить себе не мог, что кто-то в доме - от родителей до слуг - будет не в курсе, чем он занимается, и не станет принимать в этом деятельного участия.
Даже такое безобидное и банальное событие, как завтрак, не проходило в безмолвии. Альбер увлеченно делился планами на сегодняшний день, и граф с графиней слушали его с благосклонными улыбками.
Фернан всего несколько лет назад задумался над тем, на кого больше похож его сын: на него или на Мерседес; и вынужден был признать, что трудно определиться в этом вопросе. Мерседес была дочерью брата его отца, и многие черты у них имели семейное сходство: высокие лбы, классической римской формы носы, резко очерченные скулы, чувственные, красивого рисунка губы, чуть выступающие вперед подбородки с небольшой, едва заметной ямочкой посередине. Люди считают, что муж и жена, живущие душа в душу, со временем становятся похожими друг на друга, и приписывали это свойство супругам де Морсер. К тому же парижане многие лица южного типа считают сходными.
Альбер унаследовал все эти черты, и трудно было решить, от кого - от отца или от матери. Фернан считал это хорошим знаком: ему хотелось бы чтобы сын походил на него, но сердце беспокоило, не любила бы Мерседес его тогда меньше?
Генерал продолжал улыбаться, однако его мысли были уже далеко от рассказа сына. Разумеется, он обожает этого ребенка, но ведь когда-то он мечтал, что у них будет много детей. Несколько мальчишек, может, даже и дочка… И Мерседес, с длинными распущенными волосами готовящая завтрак. Она хорошо готовила - Фернан это помнил… Однако уже почти забыл вкус блюд, сотворенных ею: нежные ручки графини не были предназначены для кухонных забот.
Когда-то Фернан думал, что будет много работать, по вечерам возвращаясь в семью, которая с нетерпением ждет его. Что дети будут бросаться ему на шею, а потом, когда каждый из них получит свою долю отцовской ласки, он обнимет свою жену - и Мерседес радостно улыбнется ему…
А теперь вот у него такой огромный дом и всего один сын. Такое впечатление, что Мерседес больше не хочет детей… да и улыбку свою дарит лишь Альберу, но не Фернану.
- Отец?
Прямое обращение вывело генерала из задумчивости. Он вздрогнул и встретился с укоризненным взором Мерседес - та не одобряла, что муж все прослушал.
- Извини, Альбер, я на минутку отвлекся, - Фернан поспешно перевел взгляд на сына. - Повтори, пожалуйста.
Мальчик ничуть не обиделся, и с прежним энтузиазмом выложил планы на сегодняшнюю прогулку.
- Ну так как, когда мы поедем?
Фернан уже хотел сказать "Сразу после завтрака", однако вовремя вспомнил о небольшой записке, лежащей в его нагрудном кармане. Он сам сделал первый шаг - и вот теперь должен вступить в отношения, которые завязал столь легкомысленно.
- Очень жаль, но у меня сегодня дела, - генерал первым поднялся из-за стола и, подойдя к сыну, потрепал его по голове. - Но уверен, вы с мамой весело проведете время!
Еще несколько шагов, и он оказался возле Мерседес. Та привычно протянула ему руку, и Фернан, склонившись, коснулся ее губами - дольше и жарче, чем требовал этикет, но гораздо менее страстно, нежели этого хотелось ему самому.
- Вы не против? - спросил он у жены, но та лишь покачала головой.
- Мы с Альбером не смеем задерживать вас. Удачного вам дня.
- Благодарю, - Фернан слегка поклонился супруге, еще раз улыбнулся сыну и вышел из столовой, остро осознавая, что, скорее всего, Мерседес даже рада, что прогулка с Альбером достанется только ей.
"И все-таки, - думал генерал, выходя во двор своего дома, - что от меня нужно королевскому прокурору?"
За собой Фернан знал три дела, которые могли бы заинтересовать государственного обвинителя. А хотя - он не был уверен, что события в Янине подпадают под французскую юрисдикцию. Разумеется, всплыви та история с пашой и турками - и свет окатил бы его презрением, это был бы позор, не совместимый с жизнью, как любят выражаться литераторы. Но является ли это уголовно наказуемым деянием? Ведь относительно Франции пострадала лишь честь французского офицера…
Была ли таинственная записка с приглашением связана с Марселем? Не одни сутки, меряя мили солдатскими сапогами, юный Фернан терзался мыслью, что с возвращением Наполеона к власти Эдмона Дантеса выпустили из тюрьмы, и что теперь, возможно, они с Мерседес уже справили прерванную свадьбу. Однако, вернувшись в Марсель, Фернан Мондего обнаружил, что о Дантесе не было ни слуху, ни духу. Даже активное содействие арматора, его бывшего хозяина, не помогло хотя бы выяснить судьбу молодого капитана.
Так могла ли всплыть та история? Четырнадцать лет прошло! Может, Дантеса и в живых-то уже нет; а если и есть, то кого столько лет спустя могла заинтересовать судьба заключенного бонапартиста?
Нет, раздумывал Фернан, верхом добираясь до предместья Сент-Оноре, если прокурор что-либо и раскопал против него, то это может быть лишь одно.

Едва Наполеон вернулся к власти, Фернана тут же призвали в армию. Великий император подгребал остатки, которые еще могла отдать ему на службу измученная рекрутскими наборами Франция.
И, разумеется, юный каталанец участвовал в битве при Ватерлоо. Войска Наполеона были разбиты, и многие солдаты поспешили покинуть поле боя. Бежал и Фернан. Его не интересовала политика, его сердце стремилось в Марсель, туда, где, возможно, его возлюбленная Мерседес пребывает в объятиях освободившегося Дантеса.
У него не было ни денег, ни одежды помимо наполеоновского мундира. Англичане отлавливали бежавших французских солдат, и местное население активно им в этом содействовало, поэтому, несмотря на то, что ему хотелось двигаться как можно скорее, Фернану приходилось довольствоваться ночными переходами, а днем таиться в убежищах, какие только удавалось отыскать.
То утро стало поворотным в судьбе молодого каталанца. Фернан не знал, бог или дьявол поставили тот дом на его пути, не знал, благодарить или проклинать ту случайность - но выбор был сделан, и он определил всю его дальнейшую жизнь.
Это был небольшой, скромный домик. Фернан выбрел к нему незадолго до рассвета, валясь с ног после ночного пути и желая только приклонить где-нибудь голову. Дальше, за домом, на многие мили раскидывалось широкое открытое поле, не обещавшее никакого укрытия, а живот подводило от голода.
Колебался молодой человек недолго. Окна первого этажа были закрыты добротными ставнями, однако для высокого, крепко сложенного юноши не составило труда подтянуться и влезть сразу на второй этаж.
Комната, в которую он попал, была обставлена небогато и небрежно. Брать здесь что-либо, казалось, грешно вдвойне, но голод и усталость заставляли рассуждать по-иному. К тому же ни на что ценное Фернан и не рассчитывал: он собирался всего лишь спуститься на кухню, взять немного съестного, а потом подняться на чердак и там дождаться сумерек. И все-таки, проходя мимо прикроватного столика, взгляд молодого человека невольно скользнул по медальону довольно изящной работы и явно золотому. Руки сами собой потянулись к этой игрушке, пару раз подбросив в воздух. Судя по тяжести - действительно золотой. И красивый… Его можно продать - вырученных денег хватит и на дорогу (а до Марселя путь ох какой неблизкий!), и дальше на жизнь; а можно сохранить и подарить Мерседес… На ее прекрасной груди это украшение будет смотреться просто великолепно!
В очередной раз упав на ладонь юноши, медальон раскрылся, являя взору содержание. В одной его половинке хранился портрет миловидной девушки, в другой - изображение молодцеватого молодого человека, смуглого и черноволосого. Оба красовались в старомодных костюмах.
Разглядывая вещицу, Фернан опомнился только тогда, когда дверь, ведущая в комнату, скрипнула, раскрываясь. Дернувшись, каталанец застыл, так и не решив, куда же ему бросаться.
Однако уже в следующее мгновение он немного успокоился: на пороге стояла подслеповато щурившая старушка. Неуверенно постукивая палкой, она вошла, и, только оказавшись в паре шагов от молодого человека, заметила его. Мучительно долгую минуту в комнате висело тягучее молчание, пока старушка неуверенно не произнесла:
- Антуан? Антуан, ты ли это?
Фернан, не зная, что ответить, крепко сжал медальон. Края до боли врезались ему в ладонь, и юноша опустил на него взгляд. Чувства Фернана обострились до предела, и внезапно он увидел то, чего не заметил сразу: под портретами красовались изящно выгравированные подписи: Антуан де Морсер и Габриэль де Морсер.
В родных Каталанах многие считали Фернана простоватым парнем, однако сейчас отчаянное решение само собой пришло в его голову:
- Да, Габриэль, это я…

Он провел в том доме несколько дней. Фернан не покидал спальню и был уверен, что приходящая кухарка считает рассказы о вернувшемся супруге бреднями спятившей старухи. Впрочем, в том, что старуха не в себе, не сомневался и Фернан, однако за время, проведенное в ее доме, он наконец-то выспался и наелся вдоволь. Вполуха слушая оживленную болтовню хозяйки, он понял, что "дорогой Антуан" покинул ее несколько лет назад, последовав за умершим от болезни их юным сыном Франсуа. Почему старуха приняла его за мужа, а не за сына, Фернан так и не понял, да его это и не интересовало. Он уже собирался оставлять этот дом и двигаться дальше, когда однажды вечером хозяйку потянуло на более ранние воспоминания.
Фернан узнал, что супруги де Морсер бежали из Парижа в 1793 году, в разгар революционных репрессий. За невзгоды им, ранее бездетным, наградой было рождение здесь, в Бельгии, сына и наследника. Увы, семейное счастье было недолгим…
Да, теперь во Франции снова законный монарх, и хорошо было бы вернуться на родину… Они были знатны - пусть и небогаты. Все документы у них в сохранности, они бы вернули себе если не скромные владения, то хотя бы достойное положение. Но после потери сына - как они могли покинуть его могилу?
Старушка все говорила и говорила, а Фернан чувствовал, как что-то мучительно сосет у него под ложечкой. Он обещал Мерседес стать арматором - к черту торгашество! Стать французским дворянином, да не каким-то шевалье, а графом, пусть пока и безденежным… Он сможет снова поступить в армию - но теперь не солдатом, а офицером. А там дело пойдет быстро: Фернан не сомневался ни в своей смелости, ни в своей силе.
От этих мыслей у молодого человека даже закружилась голова - будто он залпом выпил бутылку терпкого южного вина. Его счастье, счастье Мерседес - и полуслепая спятившая старуха. Ценные документы так и останутся похороненными в этом доме, рядом с могилами старика и мальчишки - а ведь они еще могут послужить живым людям!
Но что если старуха их хватится? Что если - маловероятно, но вдруг? - она услышит о том, что во Франции кто-то носит ее фамилию? Что если проболтается - так же, как сейчас бесхитростно выбалтывает подробности жизни своей семьи ему?
На следующее утро пришедшая готовить завтрак кухарка застала на месте дома лишь пепелище. Местным властям она подтвердила, что бедная "графиня" под конец жизни совсем выжила из ума, никого постороннего она в округе не видела, да и брать-то у старухи было нечего - та жила на какое-то нищенское пособие. Дело списали на несчастный случай.
А Фернан, бережно пряча под старомодной курткой, "позаимствованной" из гардероба покойного "папаши", пакет с документами, хранившими подтверждение его принадлежности к славному и древнему роду де Морсер, устремился в Марсель.
Впервые он совершил преступление сам, своими руками. Религиозно-суеверный, как многие простые испанцы, Фернан первое время опасался, не последует ли наказание, но небеса молчали. Более того, они, казалось, благоволили к нему: Дантес так и не вернулся в Марсель, и Мерседес была хоть и печальна, но свободна. Совсем немного времени - и она согласилась стать его супругой. Они покинули Марсель, предъявив в Париже сохраненные Фернаном документы. Их признали действительными, и молодого графа де Морсер зачислили лейтенантом в кавалерию.

Так мог ли, думал Фернан, королевский прокурор что-либо разузнать об этой истории? Концов не осталось - просто не могло остаться! Если бы был кто-либо еще, претендующий на титул и имя, присвоенные Фернаном, то за четырнадцать лет он бы проявил себя.
Но если и не это, то чего же от него хотят?
Отдав своего коня слуге, генерал легко поднялся по ступеням в дом и приказал оповестить о своем приезде господина де Вильфор.

Глава четвертая

Дом королевского прокурора был несколько меньше, чем особняк на улице Эльдер, однако выглядел несравнимо изящнее. Фернан не мог сказать, что хорошо разбирается в подобных вещах - строго говоря, тяжеловесностью собственное обиталище было обязано именно не слишком тонкому вкусу генерала - однако трудно не признать, глядя на светлое убранство, что здесь чувствуется умелая рука. Светлое дерево, пастельные тона, много белого - и огромные окна, пропускающие потоки солнечных лучей. Обстановка могла бы показаться до аскетичности строгой, если бы ее не смягчали изящные мелочи, выдававшие заботливую хозяйку.
Однако царящая в доме тишина настораживала. Казалось бы в этой светлой обители не должно найтись места для грусти, однако именно ее чувствовал Фернан. Ему даже на какое-то время почудилось, что здесь и вовсе нет никого живого, а особняк - только иллюзия; даже лакей, показывающий дорогу, возможно, всего лишь фантом.
Дойдя до кабинета хозяина, слуга поклонился гостю и удалился. Не колеблясь ни секунды, генерал де Морсер коротко постучал и, услышав отрывистое "войдите", перешагнул порог.
Кабинет королевского прокурора также был отделан светлым деревом. Бледно-золотистые шторы оказались задернутыми, что не позволяло свету бить прямо в глаза, но при этом почти не затемняло комнату. И на этом фоне особенно отчетливо выделялась худощавая фигура в черном - будто на белой стене прочертили углем линию.
При появлении Фернана Вильфор поднялся из-за своего широкого стола, покрытого ровными стопками документов и, поприветствовав гостя, указал ему на пару кресел возле камина. Генерал воспользовался этим предложением и опустился в одно из них. Королевский прокурор сел напротив, не сводя с графа де Морсер пристального взгляда.
После пары минут, проведенных в тишине, Фернан решил нарушить тишину.
- Честно говоря, я всегда был уверен, что предварительное следствие ведет полицейский комиссар… В чем же меня должны обвинять, чтобы мною занялся лично королевский прокурор?
При этих словах генерал широко и обезоруживающе улыбнулся, показывая, что это всего лишь предлог завязать разговор. Вильфор кивнул, давая понять, что он оценил - шутку или хотя бы попытку пошутить - однако, прежде, чем ответить, помолчал еще немного.
Наконец он заговорил:
- Видите ли, г-н граф… Мне очень жаль, что я отвлек вас от прочих дел, однако я вчера забыл уточнить одну вещь… И она не давала мне покоя. Не люблю, знаете ли, нерешенных вопросов.
- Так спрашивайте, я полностью в вашем распоряжении, - Фернан продолжал улыбаться, однако внутренне он подобрался.
- Вчера вы сказали, - Вильфор оперся локтями о подлокотники кресла и соединил кончики указательных пальцев, - что до брака с вами ваша супруга никогда во Франции не бывала… А вы сами никогда не посещали Марселя - с нею или же в одиночестве?
- Дался вам этот Марсель! - генерал рассмеялся, блеснув крепкими белыми зубами.
- Дался, - губ королевского прокурора также коснулась легкая улыбка, немного смягчая тон. - Но видите ли, мне очень не нравится, когда я чего-либо не могу припомнить - или, хуже того, не понимаю. Впрочем, вы ведь и сами таковы: разве не вы подошли ко мне тогда, в парке, первым?
Морсер с трудом удержался, чтобы не закусить досадливо губу. Действительно, его поступок был весьма опрометчив - вчера вечером, после получения записки, и всю ночь Фернан раскаивался в нем. Теперь же за необдуманную поспешность приходится платить. Но хорошо хоть, что речь идет не о Бельгии, а о Марселе. Там г-ну прокурору вряд ли удастся найти хоть какую-нибудь зацепку. Главное - держать себя в руках и не проронить лишних слов.
- Ну так вот, - продолжал Вильфор после небольшой паузы, приняв тишину за молчаливое согласие, - а в результате вы разбудили уже мое любопытство, которое ныне требует удовлетворения. А что касается Марселя…
Королевский прокурор снова ненадолго замолчал. Он сидел в кресле, чуть наклонившись к собеседнику, так, что его подбородок легонько касался соединенных пальцев. Фернан мог разглядеть каждую черточку на лице Вильфора, и он вглядывался в их резкие, четкие линии, однако его внимание постоянно отвлекал неизвестно как пробравшийся в комнату тонкий солнечный лучик, нахально пляшущий по золотой оправе очков.
- Я родился и получил образование в Париже, граф, - Фернан даже вздрогнул, когда Вильфор снова заговорил - настолько плавно и напевно зазвучал его голос, визгливые нотки совершенно исчезли, - но детство мое прошло на юге. Это… Как бы два совершенно разных мира. Детская память хранит только хорошее, и даже сейчас, столько лет спустя, я вспоминаю этот бесконечный океан света. В Париже такого не бывает, какие бы солнечные дни не стояли. Здесь солнце - гость, а в Марселе оно было хозяином. Там оно вставало из моря, будто из расплавленного золота, и погружалось в море - но уже подобному рубиновой россыпи. Солнце было в каждой морской капле, в каждой песчинке… и по этому солнечному песку, окутанные солено-солнечными брызгами, носились толпы местных мальчишек, загорелых до черноты. Они были грязны и оборваны - но тогда я завидовал им. На мне были тяжелые ботинки и чулки, курточка застегнута на все пуговицы… А они бегали босиком по песку и краю воды, играя и плескаясь - и их движений ничего не стесняло.
Голос Вильфора звучал очень мягко, однако из-под полуопущенных темных ресниц на генерала внимательно смотрели пронзительно-голубые глаза. Королевский прокурор ожидал реакции на свои слова, готовый вцепиться в любое изменение в лице своего собеседника.
И он дождался его. На секунду, всего лишь на краткое мгновение взор Фернана затуманился - образ собственного детства как живой встал перед его глазами. Может, и он был среди той толпы мальчишек - "оборванных и грязных"; может, это на него, босого и растрепанного, смотрел бледный парижский паренек.
Генералу удалось быстро взять себя в руки, но этого мгновения Вильфору хватило, чтобы мысленно поставить галочку.
- Какие прекрасные слова, - Морсер в очередной раз улыбнулся, и на этот раз столь простое действие далось ему нелегко. - Господин де Вильфор, я даже не думал, что наши судейские чиновники выражаются столь поэтично - иначе, возможно, я ходил бы на заседания суда, чтобы получать наслаждение от прекрасной французской речи. Вы… стихи не пишите?
- Нет, - едва заметно усмехнулся королевский прокурор. То, что он нащупал почву под ногами, повысило ему настроение. - Предпочитаю обходиться прозой: она четче выражает мысли.
- Но, - ухватился за последнюю фразу Фернан, - вы противоречите сами себе. Вы говорите про четкость - однако я совершенно не понял вас…
Вильфор опустил руки и откинулся на спинку кресла, по-прежнему не отводя взгляда от лица гостя. Генерал держался хорошо - очень хорошо, однако и королевский прокурор уже не передвигался на ощупь.
Этой ночью Жерар не сомкнул глаз, обдумывая всевозможные варианты. Итак, он в свое время в жалком желании забыть обо всем как можно скорее, так и не уделил должного внимания доносу. Разумеется, когда Наполеон вернулся к власти, неизвестный "доброжелатель" предпочел не высовываться. Но позже?.. Сам Вильфор даже получил награду от короля за "своевременные действия". Казалось бы, если бы доносителя интересовала высадка Наполеона, то он не преминул бы заявиться за своей долей благодарностей, желательно в материальном выражении.
Но никто так и не пришел. То ли действовал истинный патриот, которому оказалось достаточно того, что власти на его сообщение среагировали, то ли…
То ли этот "патриот" уже получил то, что хотел.
И опять, и снова на мысль о доносе накладывалась другая: как красавица-каталанка, так слезно просившая за своего жениха-моряка, стала женой графа? Если, конечно же, это она, а не гипотетическая испанская графиня.
Из двух предпосылок выходила одна: Эдмон Дантес был чьим-то счастливым соперником, которого хотели удалить любым способом. И то, что он, Вильфор, убрал это препятствие с чьего-то пути, сделало этого "кого-то" супругом невесты-вдовы.
История, разумеется, более всего напоминает байку из романов - но пятнадцать лет работы в судебной системе не оставили королевскому прокурору иллюзий: жизнь порой умеет составлять сюжетные выверты понелепее, чем любой романист-графоман.
Что же касается графства этого Морсера - Вильфор еще вчера обдумывал все его слабые стороны. Ни свидетелей, ни иных претендентов. Лишь несколько старых, пожелтевших от времени листков - и безграничная личная отвага молодого офицера, высказавшего великую доблесть, служа своей родине. Но Вильфор прекрасно знал натуру южан: многие из них, будучи нищими простолюдинами, умели держаться едва ли не с герцогским апломбом. Немного светского лоска - и пожалуйста, закаленный вояка на придворном паркете.
А что мелькнуло в глазах генерала, когда королевский прокурор так старательно описывал прелести юга? Эту речь он сочинил сегодня под утро, так и не сумев заснуть. На самом деле Вильфор ненавидел Марсель всей душой. От детства у него и правда остались довольно теплые воспоминания - но ужас, настигший его в 1815 году, перекрыл их и навсегда внушил отвращение к этому городу. Зато в глазах Морсера прокурор явственно разглядел ностальгию. Она жила там всего лишь короткий миг, но Вильфор ждал именно эту эмоцию и не отводил пристального взгляда от лица гостя. Он поймал это секундное чувство, и оно уверенно легло на свое место в складывающейся головоломке.
- Позвольте не поверить вам, - в голос королевского прокурора вернулись резкие нотки, и Фернан, хоть и державшийся настороже, все же вздрогнул, услышав их. - Вы прекрасно меня поняли, господин Фернан де Морсер… Если, конечно же, это ваше настоящее имя.
Генерал вскочил на ноги - столь резко, что изящное кресло перевернулось за его спиной. Вильфор так же не замедлил подняться, правда, более аккуратно.
Мужчины напряженно застыли друг на против друга, и взгляды их переплелись, связывая в единое целое.

Глава пятая

Прошло несколько минут в мучительном молчании, и все это время Фернан казнил себя последними словами. Он повелся, как мальчишка! Ведь говорил же себе быть настороже, ведь знал же, с кем предстоит разговор! Этот тощий прокурор вот уже много лет отправляет людей на эшафот - как можно было надеяться выйти победителем в словесной дуэли с ним?
Однако сейчас не время каяться в собственной глупости. Нужно искать выход.
Первым порывом Фернана было устранить возникшее препятствие физически. Поблизости не было видно никакого оружия, а в рукопашной человек, стоявший перед графом де Морсер, ему не соперник. Фернан с легкостью мог представить, как его сильные руки крепко сжимают королевского прокурора - и тот не может пошевелится. Можно сжать так, что господин де Вильфор даже не успеет вскрикнуть.
От этой мысли к лицу Фернана прилила кровь. Наверное, в нем мелькнуло нечто такое, от чего королевский прокурор, напротив, побледнел и даже сделал шаг назад. Похоже, он пришел к той же мысли, и теперь ему оставалось полагаться только на благоразумие своего гостя.
И оно не замедлило вступить в силу.
Неимоверным усилием воли Фернан заставил себя отказаться от столь соблазнительной и обманчиво-простой идеи. Разумеется, убить королевского прокурора несложно. Но что потом? Его видел слуга - а может, и не один. Может, и не только слуги. Как знать, кто скрывается в доме государственного обвинителя за очередным углом? Парижский особняк не уничтожишь так же просто, как домик в Бельгии. А значит, искать нужно другой путь.
Генерал де Морсер заставил себя рассмеяться - и его смех звучал почти естественно. Он взмахнул рукой и покачал головой, будто до сих пор не веря, что прозвучавшие слова он слышал на самом деле.
- Браво! - произнес Фернан, радуясь, что его голос прозвучал достаточно твердо. - Браво, господин де Вильфор! Ваша шутка великолепна. Правда, должен сообщить, что военные подчас соображают не столь быстро, как аристократия мантии, и я едва не принял ваши слова за оскорбление. Черт возьми! Я чуть было не вызвал на дуэль королевского прокурора!
Вильфор помолчал немного. Он видел, что генерал прекрасно понимает: это была не шутка. Да и шутить тут не о чем. Но лицо этого человека, такое красивое и такое добродушное, на несколько секунд приобрело вид звериной маски - это было уже не человеческое создание, но тигр, готовый в любой момент разорвать охотника. В темных, почти черных глазах вспыхнула животная ярость, а чувственные губы почти неуловимо исказились, обнажая крепкие зубы - зубы, готовые впиться в его, Жерара, горло.
Можно было также выдавить из себя улыбку, признать, что шутка таки имела место - и выдворить этого человека из своего дома. Граф де Морсер достаточно показал себя: генеральский мундир он заслужил не просто так.
Но покоя не будет. Вильфор уже знал, что это такое: оставлять обозленного на тебя человека за спиной. Каждую ночь ожидать удара из-за угла. Опасаться каждой тени. Он не был смелым человеком - еще в детстве отец не раз подшучивал над нехваткой храбрости у сына. И Вильфор ненавидел чувство страха даже не столько за то, как оно охватывало его сердце ледяными пальцами, сколько за жгучую обиду, каждый раз рождавшуюся от ожидания небрежно брошенной отцом насмешки. Этих насмешек не было уже давно - а Жерар все равно подсознательно ожидал их, внутренне сжимаясь, и оттого страх становился еще более отвратительным.
Воспоминание об отце придало Вильфору злости, а злость, как известно, сильнее страха.
- Нет, это была не шутка, - услышал королевский прокурор свой собственный голос - резкий, жесткий, обвиняющий, как в зале суда. - Я знаю вашу супругу. Это она приходила ко мне четырнадцать лет назад просить за бонапартистского заговорщика. Думаю, я знаком и с вами - хотя бы и заочно. Правда, я не знал, что у нас во Франции за доносы дают графское достоинство. Однако одно я вижу точно: времени вы зря не теряли.
Если Вильфор, при всем своем красноречии, в критических ситуациях терялся, то у Фернана все происходило с точностью до наоборот: не производящий впечатление особо сообразительного человека в жизни повседневной, в минуты стресса этот человек умудрялся мобилизовывать все внутренние резервы. Его реакция обострялась до предела, а мозг мыслил так четко и ясно, как никогда в спокойной жизни.
- Как и вы, господин прокурор, - выпалил генерал де Морсер с уверенностью куда бОльшей, нежели все предыдущие слова. Дальнейшие фразы возникали в его голове сами, он будто видел их написанными огненными буквами перед своими глазами. - И если вас интересует, за что был написан донос - написан, заметьте между прочим, не мною! - то я спрошу: а за что же ВЫ посадили Эдмона Дантеса?
Вильфор снова отшатнулся, и на сей раз настал черед Фернана испытать торжество. Он угадал, он попал в точку! И, в отличие от Жерара, он не собирался упускать полученного преимущества.
В два широких шага генерал де Морсер преодолел расстояние, отделяющее его от королевского прокурора, и прижал того к столу.
- Почему он так и не вышел во время Ста дней? Ведь за него просили, и просили не раз! Многих бонапартистов успели выпустить на свободу - но не Дантеса! Не его, к моей величайшей радости… И не к вашей же ли?
Генерал оперся на столешницу обеими руками, заставив Жерара отклониться назад; мужчины стояли столь близко, что их тела соприкасались. Близко, слишком близко. Вильфор чувствовал на своем лице горячее дыхание этого человека - нет, не человека уже, а хищника, вырвавшегося на свободу из-под лощеной маски. А Фернан ощущал, как быстро колотится сердце под черным сюртуком - настолько быстро, что, казалось, за минуту проживает сутки.
- Что за чушь… - пробормотал Вильфор, пытаясь отвернуться, а еще лучше освободиться из этого своеобразного плена. - У самозванца было слишком много проблем и слишком мало времени, чтобы думать о каждом из своих сторонников. К тому же замок Иф слишком далеко от Парижа…
- Господин прокурор, - Фернан снова улыбнулся, но теперь этот насмешливый оскал не нес в себе и тени прежней любезности, - позвольте восхититься вашей памятью! Четырнадцать лет - и такие подробности… Скажите, вы все свои дела помните столь же хорошо?
Вильфор прикрыл глаза. На этот раз он не выдержал удара. Хотел разоблачить самозванца, и вот теперь…

Королевский прокурор очнулся на диване в собственном кабинете. Он еще успел подумать, почему уснул именно здесь - такое случалось во время сессий, но ведь сейчас перерыв - когда заметил у окна высокую широкоплечую фигуру и вспомнил все. Вильфор резко сел, и у него закружилась голова.
Фернан обернулся на услышанный шорох. Его движение было плавным, но от этого зрелища голова королевского прокурора закружилась еще сильнее, и он предпочел закрыть глаза. В конце концов, если его не придушили, пока он валялся без сознания, то и сейчас не будут. Наверное.
Диван рядом прогнулся под дополнительной тяжестью - раз этак в полтора больше, чем вес Вильфора. В следующий момент Жерар ощутил, что ему в руки впихивают бокал. Не раздумывая, он сделал глоток, судорожно вдохнул, откашлялся после жгучей крепости и наконец смог открыть глаза. Комната больше не вращалась, однако совершать еще какие-либо движения Вильфор решил пока не рисковать.
Некоторое время они так и сидели рядом, не говоря ни слова, наконец Фернан первым нарушил тишину.
- Вы меня до жути перепугали, господин де Вильфор, - сейчас голос генерала звучал как без показной бравады, так и без пугающе-агрессивных ноток; напротив, в нем было нечто виноватое. - Вы сперва так жутко побледнели - а потом начали оседать на пол. Я уж думал, у вас сердце разорвалось - оно ж билось как сумасшедшее… Вы себе представляете, что мне было бы за убийство королевского прокурора?
Жерар, несмотря на идиотскую ситуацию, в которую попал, не рассчитав своих сил, едва не рассмеялся истерическим смехом.
- Можете мне не верить, но вообще-то представляю. Могу рассказать во всех подробностях…
Он сам не поверил, как тихо это прозвучало - чуть громче шепота. И совсем не весело - а нервно и дергано. Вильфор залпом выпил остававшееся в бокале вино и снова заговорил, теперь уже несколько тверже:
- Откуда вы это взяли?
- Позвонил, - Фернан пожал плечами. - Как вы живете в таком сумасшедшем доме? Тишина - жуткая, слуги передвигаются, как призраки… они у вас вообще разговаривать умеют?
Вильфор поставил пустой бокал на столик возле дивана - рука дрожит - и закрыл ладонями лицо. Надавил на виски, потер лоб.
- Чего вы хотите от меня? - выдавил наконец из себя королевский прокурор.
- Да, собственно, ничего, - широкие плечи снова передернулись. - И вообще, это же вы меня пригласили.
- Для чего вы подошли ко мне в парке? - все так же не отрывая рук от лица произнес Вильфор. - Что вам было нужно?
Фернан закусил губу и промолчал. Потом встал, подошел к столу, на котором ему ранее с трудом удалось приткнуть графин с вином, и налил себе еще один бокал. Подумав, плеснул и в бокал прокурора, после чего опустился на прежнее место.
- Вы мне не поверите, - сказал он. - От одиночества…
Жерар опустил руки и посмотрел на своего собеседника. Фернан нахмурился: и без того бледное лицо королевского прокурора все еще было почти совершенно белым, а под глазами залегли темные круги. Отвернувшись, он отрывисто бросил:
- Да! И что здесь такого? Тогда, в парке, моя супруга свернула с дорожки, увидев вашу дочь - боялась наткнуться на вас. Потому что каждый раз вспоминает своего проклятого Дантеса! Она моя жена, мать моего сына - и все еще грустит по этому моряку, чтоб он горел в аду! Но что я вам говорю: у вас, урожденных аристократов, все не так… Вы ведь добровольно вступаете в выгодный брак, не любя и не ожидая ответной любви… А я люблю ее, слышите, люблю! - Фернан больше не отворачивался, он смотрел Вильфору прямо в глаза. - Тринадцать лет она - моя жена, а для меня до сих пор каждый день, как первый. Я смотрю на нее - и не верю, что этот ангел мой… И правильно, что не верю - ибо ее душа, ее любовь не со мною…
- Теперь вы решили изображать из себя поэта? - не удержался от выпада королевский прокурор. Слова про "выгодный брак" больно резанули и слух, и душу. - Говорите как… революционер.
- Причем тут революция? - генерал де Морсер недовольно поморщился. - Вы не понимаете… Вот ваш дом такой красивый, такой изящный - у вашей супруги, наверное, прекрасный вкус. А вы ее любите?
Бледнеть дальше было некуда, и Вильфор просто чувствовал, что начинает задыхаться. Несмотря на нахлынувшую слабость, ему показалось, что вот еще чуть-чуть - и он набросится на сидящего рядом человека. Он сильнее - но хотя бы одну пощечину, хотя бы один удар!..
Вместо этого королевский прокурор услышал собственный безжизненный голос:
- Любил. Очень. Но она умерла полгода назад.

Глава шестая

Шейный платок, сюртук, жилет, рубашка… Последняя расстегивается медленно, одна маленькая пуговица за другой. Наконец тела уже ничто не скрывает, и его белизну нарушает лишь уродливый шрам, идущий сперва вдоль шестого ребра слева, а потом резко вниз.
Фернан опустился на колени и коснулся губами этого шрама, с годами ставшего бледно-розовым. Генерал помнил, как в первый раз удивился, увидев его.
- Неужели правосудие не хранит даже того, кто призван его защищать? - не сдержал улыбки господин де Морсер, осторожно проводя большим пальцем вдоль изломанной линии.
Вильфор вздрогнул - не от боли, ибо рана давно затянулась; но от упоминания о правосудии.
- Это следствие неудачной дуэли, - сухо бросил Жерар, на что Фернан только рассмеялся.
Он даже не стал шутить на тему, с какой стати королевскому прокурору сражаться на дуэли: ему, как военному, прекрасно было видно, что удар нанесла не шпага. Ни колющий, ни режущий удар этого благородного оружия не оставит такого шрама - на это способен лишь короткий и широкий плоский клинок. Это был кинжал, а еще скорее - нож. Но у каждого из нас есть свои маленькие тайны. Генерал де Морсер, например, тоже не хотел бы объяснять, кто и когда наградил его таким ударом в правую руку, что Фернан только чудом не остался калекой. С другой стороны, у него на теле было столько шрамов… Да и кто бы удивлялся шрамам военного?
Его собственные отметины, серовато-белые на смуглой коже, оставленные как холодным оружием, так и пулями, выглядели привычными и нормальными - как мозоли от сетей на руках в те годы, когда он был рыбаком. Но на этой неестественно белой коже, почти совсем гладкой, как у юноши, шрам выглядел совершенно неуместным. И потому он раз за разом приковывал взгляд Фернана, а за взглядом - руки и рот.
Пока губы выполняли ставший уже привычным ритуал, пальцы распутывали завязки на штанах - сперва справа, потом слева. Этот этап пройден, и широкие смуглые ладони легли на бедра.
Только теперь Фернан поднял голову и встретился взглядом с Вильфором. Почему-то без очков голубые глаза смотрят мягче и… как-то беззащитнее тоже. Морсер чуть приподнялся с колен и коснулся губами ложбинки между шеей и плечом - там, где кожа самая нежная. Жерар чуть слышно вздохнул, положил руки на плечи Фернана, наклонился, и по виску генерала скользнул легкий поцелуй.
По негласной договоренности губы этих двоих никогда не встречались, будто храня своеобразную верность.
Впрочем, Фернан и вовсе не считал, что, спустя столько лет брачной жизни, он все-таки решился изменить ей. Никогда, и это он просто знал, никто не встанет между ним и Мерседес - ни одна женщина, будь то любовница или же шлюха. Но эту ситуацию он расценивал по-другому.
У Фернана никогда не было друзей - в настоящем смысле этого слова. В детстве у него были приятели, но в каталанской деревушке взрослели рано. Едва же переступив порог отрочества и осознав, что его чувства к кузине куда более глубокие и пылкие, нежели брата к сестре, юный Мондего покидал дом только ради работы, все же немногое свободное время, остававшееся у него, он старался проводить неподалеку от Мерседес.
И потому Фернан знал только один способ утешения. Поцелуи всегда высушивают слезы, а страсть так заполняет собой мозг, что не оставляет места для боли. Он готов был предложить это средство, а в ответ хотел лишь и сам получить утешение.

Красивое смуглое лицо графа де Морсер было столь близко, что каждая черточка на нем была прекрасно видна и без очков. И Жерар смотрел на него, даже не желая этого.
Впрочем, не желая ли? Стоило подумать об этом - и в голове что-то звенело, сжимало виски, так мучительно, что, казалось, можно сойти с ума.
Если бы кто знал, как королевский прокурор боялся подчинения! Всю жизнь перед его глазами стоял - да и стоит до сих пор - образ человека, полностью уверенного в себе. Человека, отчаянно смелого, одинаково талантливо владеющего и словом, и клинком - а главное, удивительно яркого духовно. В детстве и отрочестве, не отдавая себе в этом отчета, Жерар пытался дотянуться до этой планки, и многого достиг, пытаясь доказать всем, и в первую очередь самому себе, что сын может быть лучше своего отца. В юности, наконец, наступило горькое осознание того, что подобию никогда не достигнуть блеска оригинала. И тогда наступило окончательное отторжение. Если нельзя стать таким же, то можно стать другим.
И Вильфор старательно строил этот другой образ. Все, от внешнего облика практически до склада мысли было перестроено, перекроено на новый лад.
Но все равно, даже годы спустя, в королевском прокуроре боролись два противоположных желания: отдалиться окончательно, чтобы никогда больше не слышать ничего, что напоминало бы об уязвленном самолюбии, и при этом добиться все же того, чтобы встать на одну ступень рядом с отцом.
Но еще сильнее, чем эти два наваждения, в Вильфоре было третье чувство. Правда, о нем королевский прокурор не подозревал, оно тайком жило в самой глубине его души. Этим чувством, этой страстью была мечта прекратить глупую гонку. Чтобы родной человек перестал быть идеалом на вершине, на которую надо карабкаться, отбросив все лишнее.
И пока была жива Рене, эта мечта спала. Рядом был другой родной человек, которому вовсе не нужно, чтобы Жерар за чем-либо гнался. Она любила его просто так, за то, что он существовал в этом мире - и эта любовь заполняла всю душу без остатка.
Но стоило теплому сиянию покинуть жизнь Вильфора, и вроде бы усмиренный зверь выполз из своей норы, чтобы грызть по ночам сердце.
А ведь казалось бы, это так просто: касание руки, скольжение губ… К хорошему привыкаешь быстро, а уже за столько лет, что было у них… Разве можно сравнивать человека, никогда не знавшего рая - и того, кто этот рай потерял? Первый - в предвкушении, второй - в отчаянии.
Душа не терпит пустоты, тело страдает в одиночестве.
И пусть зависимость унизительна - но когда эта зависимость обоюдна, когда кандалы сковывают не только твою руку, но и того, кто рядом - разве это не утешение? Разве не искупают опасений и недоверие минуты короткого, будто украденного счастья? Счастья не только брать, но и дарить.
Протяни мне свою ладонь - и я протяну тебе свою в ответ…
И потому изящные руки королевского прокурора сперва чуть сковано, а потом все более иступленно скользили по широким плечам генерала. Обнажаться целиком не было нужды, но Вильфор ощущал необходимость этих прикосновений. Было что-то собственническое в том, чтобы прижимать к себе такое сильное тело с крепкими мышцами. Запах мужской кожи, настолько непохожий на аромат женского тела, одновременно притягивал и отталкивал. Он тоже возбуждал - хоть и по-другому. Запах другой мужской особи заставляет самца любого вида подбираться и морально готовиться к битве. Это заложено самой природой: вступать в борьбу, чтобы победитель мог преклонить колени перед той, кто якобы скромно стояла в сторонке, а на самом деле пристально следила за сражением. Человек, хоть и в его привычке искажать законы Природы, тем не менее все же ее дитя, и в нем нет-нет, да просыпаются первозданные инстинкты.
Это было ново, временами сложно, а подчас и непонятно: страсть-борьба. Утешение и угроза. Нежность и насилие. Сладкая боль и мучительное счастье.
Когда сердцу одиноко, оно строит вокруг себя стену, чтобы болезненному одиночеству было уютнее. Оно - дракон, защищающее свое темное логово.
Однако оно же - и принцесса, сокрытая в глубинах этого логова. Она ждет своего "рыцаря", но "дракон" зорко следит за высотою крепостных стен. Нельзя пускать внутрь того, кто заглянет лишь походя, намусорит и обидит принцессу. Пусть сломается немало копий, но надо же убедиться, что намерения рыцаря благородны. Даже если дракону придется пасть в этом бою.
Но бывает и так, что дракон, отравленный одиночеством и болью, ослабевает. Стены еще стоят, но они крошатся, и достаточно лишь одного сильного удара, чтобы эта якобы крепкая защита рухнула.
И тогда сердце остается оголенным и беззащитным перед миром. И тогда уже не до рыцарей, не говоря уже про принцев. Тогда нужно, чтобы рядом оказался хоть кто-нибудь, на кого можно опереться. Пусть даже этот "кто-нибудь" - такое же одинокое и источенное сердце. Вдвоем всегда легче; когда смотришь в чьи-либо глаза, весь остальной мир оказывается отодвинутым на задний план.
И важно ли тогда, чьи именно руки скользят по твоему телу, чьи губы касаются твоей кожи? Чьи объятия стискивают тебя, аромат чьих волос вдыхаешь? Когда утопающий цепляется за соломинку, у него нет возможности привередничать.

Когда они это поняли?
В тот первый день, когда впервые прозвучали своеобразные исповеди, Фернан вдруг наклонился к сидевшему рядом мужчине, чей взгляд вдруг опустел, и неожиданно нежно поцеловал - в скулу, туда, где заканчивался высокий твердый воротничок. Первый поцелуй, по-детски целомудренный, был бы смешон между двумя взрослыми мужчинами, если бы обоим не было столь больно.
Морсер больше не спрашивал, почему королевский прокурор уделил особое внимание тому делу, а Вильфор более не интересовался, откуда у генерала графский титул. Они оба не хотели этого знать - не из каких-либо принципов, а просто потому, что это стало лишним. Куда важнее были безумно-спасающие прикосновения, слишком земные, слишком реальные, слишком настоящие, чтобы не привязывать к жизни.
Кто из них первый покусился на одежду другого? Ни Жерар, ни Фернан не смогли бы в последствии этого сказать. Их руки одновременно потянулись друг к другу, столкнулись, и в какой-то момент возникла неловкость. Но взгляды голубых и карих глаз переплелись крепко, и эта странная связь не отпускала.
Тогда они зашли не слишком далеко - оба были еще не вполне готовы, однако генерал приехал снова… и снова…
Слуги в кабинет королевского прокурора никогда не входили без зова хозяина, и Валентина сама никогда не заглядывала к отцу. Пускать… "гостя" в спальню казалось Вильфору святотатством, но Морсер на нее и не претендовал. Узкому диванчику в кабинете достались все тайны этих двоих - и он со всей ответственностью их сохранил.

Диванчик и правда был узок. Самому Вильфору, во время сессий часто не ложившемуся по-нормальному и отдыхавшему здесь час-другой перед заседаниями, места хватало. Фернану было тесновато. Вдвоем же тут можно было находиться, лишь крепко прижавшись друг к другу.
Возможно, это - самый важный момент в отношениях. И он, быть может, куда интимнее самого момента страсти. Это время, когда сжимаешь в объятиях тело, с которым только что был единым целым; когда теплое дыхание человека рядом смешивается с твоим, все еще соединяя и как бы говоря: мы вместе.
Фернан не раз с болью вспоминал, что Мерседес не любила засыпать в его объятиях, а Жерар уже не мог вспомнить, когда здоровье Рене позволяло им проводить ночи вместе. И потому оба не могли отказать себе в нескольких лишних минутах.

Эпилог

- Невеста была просто очаровательна, уж поверь мне, дорогая!
Хотя на лице Мерседес не дрогнула ни единая черточка, Фернан прекрасно представлял себе, как его жену внутренне передернуло. Графиня де Морсер недолюбливала барона Данглара и почему-то с неприязнью относилась к его супруге, однако муж не просто принимал их, но и поддерживал достаточно близкие отношения. Впрочем, Мерседес и не пыталась возражать, неизменно держась в строго светских рамках. Ей однажды довелось услышать - не специально, разумеется - как Данглар, хохотнув, сказал Фернану:
- А малышка Мерседес держится лучше нас обоих! Если бы я ее не знал, то поверил бы, что она родилась графиней!
Генерал резко оборвал собеседника, но ни один, ни другой не представляли, насколько для нее самой их мнение было безразлично. Мерседес была "графиней" не для себя и уж тем более не для мужа - но лишь для сына, для будущего которого нужны безупречные родители. Это она сама могла бы - как ей казалось - в любой момент вернуться в хижину у моря, но каково будет ребенку, рожденному в шелках, лишиться всего?
И потому Мерседес безупречно играла свою роль. И вполне вежливо, даже любезно улыбалась супруге Данглара, как, впрочем, и многим другим дамам, собравшимся в этот вечер в доме генерала де Морсер. С этой же благосклонной улыбкой графиня слушала рассказ Эрмины Данглар о свадьбе королевского прокурора.
- И все-таки, такая молоденькая… - вступила в разговор еще одна дама. - А господин де Вильфор… сколько же ему?
Баронесса Данглар легкомысленно пожала точеными плечами.
- Сорок... сорок пять… Так ли это важно? Для мужчины это не возраст.
- Но позвольте, - вмешалась другая гостья, - разве его дочери не около десяти лет? Что же это получается, мачеха падчерицы старше всего на шесть лет?
- Дорогая, - баронесса очаровательно улыбнулась собеседнице, сверкнув прекрасными белыми зубками, - Вы как будто первый день в Париже! У нас бывает и так, что мачехи оказываются младше падчериц. Да и далеко не всем везет так, как нашей милой Мерседес: не всем достаются красивые молодые офицеры, которые любят и любимы.
Дамы позволили себе негромко рассмеяться, и Мерседес улыбнулась этой тонкой шпильке вместе со всеми.
А Фернану вспомнилась беседа, имевшая место несколько недель назад.

Они никогда не разговаривали. Однако сегодня, когда галстуки оказались аккуратно завязанными и расправленными, Вильфор вдруг негромко произнес:
- Это был последний раз.
Фернан, не сразу его поняв, машинально кивнул. Потом вздрогнул и удивленно посмотрел на королевского прокурора. Тот как раз надевал очки, которые как бы обозначали окончательное восстановление границ.
- И я… не услышу ничего сверх этого? - после небольшой паузы поинтересовался Морсер. Вильфор помолчал, как бы решая для себя важный вопрос, потом, отвернувшись, сказал:
- Я… хотел поблагодарить. Это было… возвращение к жизни. До этого я жил как бы по инерции. Я был чем-то вроде механизма: как меня завели, так я и двигался. Но завод кончался, и я все больше и больше погружался в… - Жерар оборвал сам себя, не желая слишком углубляться в свой мир. - Проще говоря, я привык к определенному порядку. Мне нравился этот порядок, и я не желал бы что-либо менять. Но из этой жизни вырвали самое дорогое - а я все равно пытался жить по-прежнему.
И тут… эта встреча, - королевский прокурор снова споткнулся на слове, и Фернан в очередной раз удивился тому, как не похож этот человек на того, кого Морсер видел в зале суда, где однажды побывал ради интереса. - И я понял, что хотя по-прежнему уже ничего не будет, но может быть по-другому. Пусть даже… дико по-другому - но и это тоже жизнь. И тогда я принял решение.
Вильфор поднял на генерала глаза, заставив себя встретиться взглядами с человеком, который последние несколько месяцев по нелепому стечению обстоятельств оказался самым близким из всех.
- Я хочу жениться во второй раз, - голубые глаза, не отрываясь, смотрели в черные. - Дому нужна хозяйка, Валентине нужна мать… А я хочу сына. И я хочу, чтобы все было…
Здесь королевский прокурор вновь слегка замялся, и Фернан закончил за него:
- Чтобы все было по-нормальному. И чтобы рядом была жена, а не французский генерал. Вы получили то, что было вам нужно, а теперь…
- Это была ваша идея! - Вильфор слегка повысил голос, и впервые за долгое время в этом голосе послышались резкие нотки. - А я, как уже сказал, был в слишком подавленном состоянии, чтобы…
Жерар резко отвернулся к окну. Весна только-только вступала в свои права, что не мешало ей решительно окутать Париж своей неповторимой, ни с чем не сравнимой дымкой. Деревья в саду уже покрылись зыбкой нежно-зеленой пеной, хоть и не скрывающей пронзительно-четких темных ветвей, но уже обещающей пышный наряд.
- Чтобы сказать "нет"? - закончил за прокурора Морсер. Однако Вильфор покачал головой.
- Вы прекрасно знаете, что я не сказал бы нет. Или, по крайней мере, мне ничто не мешало не пускать вас на порог в дальнейшем. Но вы же понимаете, что дело не в этом. Наши… отношения были нужны мне так же, как и вам…
- А теперь они вам не нужны, и вы выставляете меня за дверь, - устало произнес Фернан. Почему он уже во второй раз оказывается в положении "лучше с тобой, чем вообще ни с кем"?
- Я… - Вильфор заставил себя снова посмотреть на генерала. - Я потерял то, что было моим. Вы же пользуетесь тем, что вам никогда не принадлежало - не смотрите на меня волком, это практически дословно ваши собственные слова. Мой дом уже рухнул - а на развалинах жить нельзя. И мне нужно было лишь собраться с духом, чтобы начать строить новое обиталище. А ваш дом, пусть он и не совсем ваш, стоит крепко. И только вы сами можете решить, что с ним делать - и делать ли вообще. Здесь вам никто не советчик, и даже я не возьмусь за это дело, как бы ни был вам благодарен.
Фернан кивнул этим словам. Он все понимал - но понимать это одно, а принять - совершенно другое. Ум понимал, но на душе все равно было тяжело.
- Вы уже выбрали… невесту? - как можно отстраненнее поинтересовался генерал, давая понять, что предыдущий вопрос исчерпан.
- Да, - коротко ответил Вильфор. - Однако свадьба будет максимально скромной - хоть срок траура и истекает на днях, но…
Он не закончил, но этого и не требовалось. Приличия. Разумеется, приличия нужно соблюдать.

Фернан тогда не стал ничего уточнять. Не спрашивал, кто невеста и какова она - это все уже было неважно. Так же, как на задний план ушло все то, с чего начались их отношения с королевским прокурором. По какой-то негласной договоренности оба решили не ворошить прошлое - с настоящим бы разобраться.
И хотя генерал говорил себе, что его это более никак не касается, все же краем уха прислушивался к женской стрекотне.
- И все-таки нельзя не отметить, что юная госпожа де Вильфор и маленькая Валентина были куда больше похожи на сестер, нежели на мачеху с падчерицей. Обе такие белокурые, голубоглазые, воздушные… - Фернан успел заметить, как Эрмина Данглар, улыбнувшись, поправила золотистый локон. - Но разве так не лучше? Королевский прокурор - серьезный, занятой человек. Разве не прекрасно, что в лице Элоизы де Вильфор его дочь обретет не только мать, но и старшую сестру?
Графа де Морсер отвлекли, а когда он вновь оказался неподалеку от женского кружка, там уже говорили на другую тему.
"Может, оно и к лучшему, - подумал про себя Фернан. - Ничего не вернется. Он хоть успел сказать мне спасибо - а я забыл. А ведь кто знает, что нас всех ждет впереди?"